Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Гражданская война - вовсе не война: это болезнь… Итак, меня провожают анархисты. Вот и станция, где грузятся войска. Мы встретимся с ними вдали от перронов, созданных для нежных расставаний, в пустыне стрелок и семафоров. И мы пробираемся под дождем в лабиринте подъездных

Введение к работе К. Маркса «Гражданская война во Франции» {1}

Введение к работе К. Маркса «Гражданская война во Франции»{1} Предложение переиздать воззвание Генерального Совета Интернационала «Гражданская война во Франции» и снабдить его введением было для меня неожиданным. Поэтому я могу здесь лишь вкратце затронуть важнейшие

Во 2-ой половине XVI в. Франция всту­пила в период политического кризиса, проявлением которого стали религиозные (гражданские) войны, длившиеся с короткими передышками 32 года (1562-1594). Конфессиональные знамена этих войн - католицизм и кальвинизм - скрывали их социально-по­литическую сущность. Причина религиозных войн крылась в изменении политического строя и традиционных форм отношений в обществе в связи с формированием абсолютизма. Поводом послужила обстановка, сложившаяся во Франции вскоре после окончания итальянских войн. Напряженность, оппозиционные настроения абсолютизму, не проявлялись особенно резко, пока шли войны: дворянство кормилось ими, "беспокойные" элементы-наёмничеством, горожане и крестьяне надеялись на облегчение положения после победы. Мир в Като-Камбрези (1559), оказался бесплодным для Франции, обнажил всю сложность экономической и внутриполитической обстановки в стране. К середине XVI в. последствия "революции цен" и тяжесть налогового бременя. В то же время стала сказываться реакция на политику абсолютизма в среде господствующего класса. В 1559 г. произошла смена власти: на рыцарской турнире был смертельно ранен Генрих II. Наследовал старший сын, 15-летний Франциск II. (1559-1560) при дворе возросло влияние Лотарингских герцогов Гизов, родственников Марии Стюарт, супруги молодого короля. Франциск Гиз, главнокомандующий королевской армией, и его брат Карл Гиз - кардинал, возглавила феодально-аристократическое крыло недовольных проабсолютистаской политикой, защитница престола и католической веры. Принц крови Антуан Бурбон и принц Конде возглавляли гугенотскую аристократию (кальвинизм, гугеноты - сообщник, сотоварищ). Гугенотская аристократия локализовалась преимущественно в юго-западных и южных областях Франции. К тому же новая вера содействовала укреплению нарушенных абсолютизмом вассальных связей титулованной знати с провинциальным дворянством, которое составляло ее опору. Обе группировки в ущерб друг другу стремились сначала подчинить своему влиянию короля, а в ходе войн перешли к антидинастиче­ской борьбе, выдвигая каждая своего кандидата на престол.

Амбуазский заговор - попытка дворцового переворота, спровоцированная в 1560 г. гугенотской аристократией во главе с принцем Конде. Целью заговора было отстранение Гизов, созыв Генеральных штатов и обеспечение интересов принца крови Антуана Бурбона и гугенотов. Для этого южное дворянство предприняло поход на королевский замок Амбуаз. Заговор был раскрыт, мятежные дворяне казнены, Конде арестован. Только неожиданная смерть Франциска II спасла принца от казни. Франциску II наследовал его брат Карл IX- юн , регентшей стала королева-мать Екатерина Медичи, пыталась примирить противоборствующие группы. После Амбуаэского заговора следующим шагом, - расправа над гугенотами, учиненая католиками в Шампани. В 1562 г. отряд герцога Лотарингского Франциска Гиза расправился с небольшой группой гугенотов, со­бравшихся в местечке Васси для отправления культа. Убийство в Асси положило начало религиозным войнам.

Первый период религиозных войн: 1562-1570. Не отличалась ожесточением. Обе феодальные группировки стремились захватить короля и править от его имени. Католическая Сторона находила поддержку в северной части Франции, она опира­лась на Париж, ее программа - "Один король, один закон, одна вера". Юг Франции объединился вокруг Бурбонов и крупных фео­дальных фамилий, выступавших под знаменем протестантизма. Вожди гугенотов - Конде и адмирал Колиньи. Первый Период войн закончился эдиктом примирения в Сен-Жермене (1570). Гугеноты получили право на богослужение в пределах предместьев двух городов каждого губернаторства Франции, а также право занимать общественные должности, им были предоставлены крепости Монтобан, Коньяк, Ларошель, Лашарите. Вождь гугенотов адмирал Гаспар Колиньи был призван ко двору. Второй период: 1572-1576. Гугеноты и католики стали выступать против правящей династии. Главным событием второго периода была расправа над гугенотами в Париже. В ночь на 24 августа 1572 г. - праздник св. Варфоломея - дворяне-католики и парижская толпа перебили несколько сотен гугенотов из числа па­рижан и дворян, прибывших в Париж из провинций по случаю бракосочетания сестры Карла IX Маргариты Валуа и вождя гугенов Генриха Наваррского.

Воплощением идей гугенотов стало создание сепаратистской гугенотского государства на юге Франции - Гугенотская конфедерация . Высшим органом этого союза были Генеральные штаты, на ассамблеи который собирались представители городов конфедерации, а также дворянства. Большую роль в создании и укреплении Гугенотской конфедерации сыграли провинциальные штаты. Окончательное оформление Гугенотской конфедерации произошло на съезде гугенотов в Ниме в 1575 г. Второй период религиозных войн закончился удовлетворением требований гугенотов: предоставлением свободы отправления культа повсюду, кроме Парижа и территории королевского двора, право организовать свои отделения при судебных палатах (парламентах) провинций,гугенотам разрешалось воспользоваться еще 8 крепостями помимо ранее полученных. Король также согласился признать преступлением убийства, совершенные вВарфоломеевскую ночь, возвратить конфискованное у гугеноток имущество и разрешить политическую организацию гугенотов, сло­жившуюся после Варфоломеевской ночи. В 1576 г., образо­валась Католическая лига . Оформлению этой лиги предшествовало появление в 60-е годы многочисленных лиг "для охраны католиче­ской церкви", В их состав входили представители бюргерства и дворянства, причем если первые занимали проабсолютистскую позицию, то требования вторых мало отличались от притязаний гугенотов, мечтавших о возврате к феодальной вольнице. Во главе католиков стоял Генрих Гиз, в создании лиги принимал участие король Генрих III, вступивший на престол в 1575 г. В своей декларации Католическая лига предлагала полностью восстановить и впредь сохранять католическое Богослужение и обеспечить Генриху III авторитет его власти, службу и повиновение его подданных, выдвигались требования вернуть провинциям их права и старинные вольности. Декларация получила силу закона на Генеральных штатах в Блуа в 1576 г.

Третий период: 1580-1594. Последний период религиозных войн характеризовался поисками Генрихом III выхода из кризиса путем принятия непопулярных мер, обостривших и без того слож­ную обстановку, а также появлением на политической арене Генри­ха Наваррского в качестве вождя гугенотов, активизацией Католи­ческой лиги и образованием Парижской лиги и, наконец, гибелью короля. Очередное перемирие, последовавшее осенью 1577 г., было использовано Генрихом III для роспуска всех организаций - как протестантской, так и католической ориентации. Обстановка осложнялась инфляцией и ростом налогов. Поддан­ные во всех бедах обвиняли короля. Добавился страх за будущее французского престола - кончина последнего мужского представите­ля династии Валуа - герцога Алансонского, младшего брата бездет­ного Генриха III, привела к тому, что дофином Франции стал пер­вый принц крови из династии Бурбон гугенот Генрих Наваррский. Гизы, выдвинули своего кандидата на престол - кардинала Карла Бурбона. Обстановка побуждала к восстановлению Ка­толической лиги, возглавили сыновья Ф.Гиза - Генрих Гиз, Карл, герцог Майенский, и Людовик - кардинал и архиепископ Реймсский. Эта лига в 1584 г. заключила тайный договор с испанским королем Филиппом II в целях защиты католической религии и истребления ереси во Франции и Нидерландах. Согласно договору, Генрих Наваррскии лишался права на престол, наследни­ком объявлялся кардинал Бурбон - дядя Генриха Наваррского. В 1585 сформировалась Парижская лига , вошли торговцы, ремесленники, городские низы и часть зажиточного бюргер­ства, а также судейское чиновничество, студенты Сорбонны и низшее католическое духовенство. Власть в Парижской лиге сосредо­точилась в руках «Совета 16» . Лига вступила в сношения с другими городами, предлагая им создавать подобные организации. Осложнение обстановки заставило Генриха III в 1585 г. отме­нить все указы в пользу гугенотов, папа Сикст V - буллой лишил Генриха Наваррского как еретика права наследовать французский престол. Во внутриполитические дела Франции вмешивались Англия и Испания. Дерзость лигёров и Генриха Гиза, претендовавших на право руководить действиями короля, сближение католиков с испанским королем Филиппом II побудили Генриха III в апреле 1588 г. к союзу с Генрихом Наваррским, позиция короля вызвала волнение в Париже. 12 мая 1588 г. на улицах города стали возводить баррикады.

В распоряжении Генриха III оставались одни наемники. Король покинул Париж и скрылся в Шартре. Власть в Париже оказалась у Гиза. Парижские бюргеры желали восстановить в городе ком­муну и желали примирения и возвращения короля в Париж. Ген­рих III пошел на перемирие и вернулся. Созванные им в октябре 1588 г. в Руане Генеральные штаты были свидетельством новой попытки стабилизировать обстановку в стране. Ассамблея Генеральных штатов решила продолжать войну. Доведенный до отчаяния король приказал убить Генриха Гиза. В декабре 1588 г. Приглашённый в Лувр герцог Гиз был зверски заколот. Генеральные штаты, антиабсолютистскую позицию которых поддерживал Гиз, были распущены. Похороны Гиза превратились в демонстрацию. Войска короля были разбиты лигёрами. Лига вновь стала центром антироялистского движения, ведшего к образованию городских республик и креплению сепаратистских тенденций. Франция, к укреплению единства которой на протяжении второй половины XV - первой половины XVI в. стремились короли, подверглась расколу. В этой экстремальной ситуации в соответствии с договором с Генрихом Наваррским, заключенным в апреле 1588 г. Генрих III присоединяется со своими отрядами к гугеноту. Целью предполагаемой операции становится Париж. Однако последнему королю династии Валуа не суждено было осуществить свой план. В августе 1589 г. он был заколот доминиканским монахом Жаком Клеманом, пробравшимся в его военный лагерь. Начавшийся период безвластья стал не менее тяжелым, чем предыдущие годы. Францию опустоши­ли дворянские отряды и иноземные наемники. Испанский король Филипп II в 1592 г. ввел в Париж из Нидерландов свой гарнизон . Во многих городах вспыхнули восстания, пришло в движение и кресть­янство. Страна оказалась на грани национальной катастрофы. Развернула свои решительные действия армия Генри­ха Наваррского , в середине 1598 г. приблизиться к Парижу и начать осаду, сжег в окрестностях все мельници и разобрал мосты. Париж сопротивлялся около трех месяцев: воен­ные силы города превосходили армию Генриха Наваррского. В городе продолжала работу ассамблея Католической лиги, обсуждался вопрос о престолонаследии. Это обстоя­тельство подтолкнуло Генриха Наваррского к решению о принятии католичества: «Париж стоил мессы». Торжественное отрече­ние от кальвинизма состоялось в июле 1593 г. в соборе Сен-Дени, за этим в феврале 1594 г. последовала коронация в Шартре. Генрих Бурбон, король Наварры, стал королем Франции под именем Генриха IV (1594-1610). На престоле утвердилась династия Бурбонов. Спустя месяц, в марте 1594 г., Генрих IV вошел в Париж. Генрих IV принял разумное решение не преследовать своих противников и не конфисковывать их имущество.

Ген­рих IV попытался прежде всего разрешить конфессиональный конф­ликт.

Гарантией мира в послевоенной Франции стал Нантский эдикт , обнародованный Генрихом IV в 1598 г.

I

обороны не колебалось ни минуты — оно превратилось в правительство национальной измены.

Прежде всего оно отправило Тьера в странствование по всем европейским дворам выпрашивать у них, как милостыню, посредничество, предлагая за это променять республику на короля. Четыре месяца спустя после начала осады Парижа оно сочло, что настал подходящий момент завести речь о капитуляции; Трошю в присутствии Жюля Фавра и других своих коллег обратился к собравшимся парижским мэрам со следующими словами:

«Первый вопрос, который задали мне мои коллеги вечером же 4 сентября, был таков: имеет ли Париж какие-нибудь шансы успешно выдержать осаду прусской армии? Я, не колеблясь, ответил отрицательно. Некоторые из присутствующих здесь моих коллег подтвердят, что я говорю правду и что я постоянно придерживался этого мнения. Я сказал им точно то же, что говорю теперь: при настоящем положении дел попытка Парижа выдержать осаду прусской армии была бы безумием. Несомненно, геройским безумием, — прибавил я, — но всё-таки не больше, как безумием… События» (он сам ими управлял) «подтвердили мои предсказания».

Эту прелестную маленькую речь Трошю один из присутствовавших мэров, г-н Корбон, впоследствии опубликовал.

Итак, уже вечером в день провозглашения республики коллеги Трошю знали, что «план» его состоит в капитуляции Парижа. Если бы национальная оборона не была только предлогом для личного господства Тьера, Фавра и К°, то выскочки 4 сентября сложили бы уже 5-го свою власть, сообщили бы «план» Трошю парижскому населению и предложили бы ему или немедленно сдаться, или взять свою судьбу в собственные руки. Вместо этого бесчестные обманщики решили излечить Париж от геройского безумия голодом и кровью, а пока что водили его за нос своими напыщенными манифестами. Трошю, «губернатор Парижа, никогда не капитулирует», — писалось в этих манифестах, — министр иностранных дел Жюль Фавр «не уступит ни одной пяди нашей земли, ни одного камня наших крепостей». А в письме к Гамбетте этот же самый Жюль Фавр признавался, что они «обороняются» не от прусских солдат, а от парижских рабочих. Бонапартистские разбойники, которым предусмотрительный Трошю поручил командование Парижской армией, нагло глумились в своей частной переписке в продолжение всей осады над этой, с позволения сказать, обороной, тайну которой они хорошо знали (смотрите, например, опубликованное в «Journal Officiel» Коммуны письмо командующего артиллерией Парижской армии, кавалера большого креста ордена Почётного

легиона, Адольфа Симона Гио к артиллерийскому дивизионному генералу Сюзану ). Наконец, 28 января 1871 г. мошенники сбросили маску. Правительство национальной обороны в деле капитуляции Парижа выступило с настоящим геройством глубочайшего самоунижения, оно выступило как правительство Франции, состоящее из пленников Бисмарка, — роль до того подлая, что её не решился взять на себя даже сам Луи Бонапарт в Седане. В своём паническом бегстве в Версаль после событий 18 марта, capitulards оставили в руках Парижа свидетельствовавшие об их измене документы, для уничтожения которых, как писала Коммуна в манифесте к провинции,

«эти люди не остановились бы перед превращением Парижа в груду развалин, затопленную морем крови» .

Стремление некоторых влиятельнейших членов правительства обороны к такой развязке объясняется и совершенно особыми, личными соображениями.

Вскоре после заключения перемирия один из парижских депутатов Национального собрания г-н Мильер, впоследствии расстрелянный по специальному приказу Жюля Фавра, опубликовал целый ряд подлинных юридических документов, доказывавших, что Жюль Фавр, сожительствуя с женой некоего горького пьяницы, находившегося в Алжире, сумел при помощи самых наглых подлогов, совершённых им в продолжение многих лет кряду, захватить от имени своих незаконнорождённых детей крупное наследство, которое сделало его богатым человеком, и что на процессе, который вели против него законные наследники, он избежал разоблачения только потому, что пользовался покровительством бонапартистских судов. Так как против этих сухих юридических документов было бессильно какое угодно красноречие, то Жюль Фавр нашёл нужным в первый раз в своей жизни не раскрывать рта, выжидая, пока возгорится гражданская война, чтобы в бешенстве выругать народ Парижа беглыми каторжниками, дерзко восставшими против семьи, религии, порядка и собственности. После 4 сентября, едва захватив власть, этот подделыватель документов освободил, из чувства солидарности, Пика и Тайфера, которые были даже при империи осуждены за подлог в связи со скандальной историей с газетой «Étendard» . Один из этих господ, Тайфер, был настолько дерзок, что вернулся во время Коммуны в Париж, но Коммуна тотчас же заключила его в тюрьму. И после этого Жюль Фавр восклицает с трибуны Национального собрания, что парижане освобождают всех каторжников!

Эрнест Пикар, этот Джо Миллер правительства национальной обороны, который после неудачных попыток попасть в министры внутренних дел империи сам себя произвёл в министры финансов республики, приходится братом некоему Артуру Пикару, субъекту, выгнанному с парижской биржи за мошенничество (см. донесение префектуры полиции от 31 июля 1867 г.) и осуждённому на основании собственного признания за кражу 300 000 франков, которую он совершил в бытность свою директором филиального отделения Société Générale на улице Палестро, № 5 (см. донесение префектуры полиции от 11 декабря 1868 г.). И вот этого-то Артура Пикара Эрнест Пикар назначил редактором своей газеты «Électeur libre» . Официальная ложь этой газеты министерства финансов вводила в заблуждение рядовых биржевых спекулянтов, между тем как Артур Пикар беспрестанно бегал с биржи в министерство, из министерства на биржу, где и наживался на поражениях французских армий. Вся финансовая переписка этой парочки почтенных братьев попала в руки Коммуны.

Жюль Ферри, бывший до 4 сентября нищим адвокатом, ухитрился сколотить себе во время осады как мэр Парижа состояние за счёт голода столицы. Тот день, когда ему пришлось бы дать отчёт о своём хозяйничании, был бы днём его осуждения.

Эти люди могли получить отпускные билеты только на развалинах Парижа: они как раз годились для целей Бисмарка. В результате лёгкой перетасовки карт Тьер, до сих пор втайне руководивший правительством, вдруг стал во главе его, а уголовные преступники сделались его министрами.

Тьер, этот карлик-чудовище, в течение почти полустолетия очаровывал французскую буржуазию, потому что он представляет собой самое совершенное идейное выражение её собственной классовой испорченности. Прежде чем стать государственным мужем, он уже обнаружил свои таланты лжеца в качестве историка. Летопись его общественной деятельности есть история бедствий Франции. Связанный до 1830 г. с республиканцами, он пробрался при Луи-Филиппе в министры путём предательства своего покровителя Лаффита. К королю он подольстился подстрекательством черни к выступлениям против

духовенства — выступлениям, которые привели к разграблению церкви Сен-Жермен-л"Осеруа и дворца архиепископа, — и тем, что выполнял роль министра-шпиона и тюремщика-акушера по отношению к герцогине Беррийской . Кровавая расправа с республиканцами на улице Транснонен, последовавшие затем гнусные сентябрьские законы против печати и права союзов были его делом . В марте 1840 г. он вновь выступил на сцену уже в качестве премьер-министра и удивил всю Францию своим проектом укрепления Парижа . На обвинения республиканцев, которые считали этот проект злостным заговором против свободы Парижа, он в палате депутатов отвечал:

«Как? Вы воображаете, что какие бы то ни было укрепления могут когда-нибудь стать опасными для свободы! И прежде всего, вы клевещете, допуская, что какое-либо правительство решится когда-нибудь бомбардировать Париж, чтобы удержать власть в своих руках… Ведь такое правительство стало бы после победы во сто крат более невозможным, чем до неё».

Да, никакое правительство не решилось бы бомбардировать Париж с фортов, кроме правительства, сдавшего раньше эти форты пруссакам.

Когда в январе 1848 г. король-бомба испробовал свою силу на Палермо , Тьер, который в то время уже давно не был министром, снова произнёс в палате депутатов речь:

«Вы знаете, господа, что происходит в Палермо. Вы все содрогаетесь от ужаса» (в парламентском смысле) «при вести, что большой город был в течение 48 часов подвергнут бомбардировке. И кем же? Чужеземным неприятелем, осуществлявшим право войны? Нет, господа, своим же правительством. И за что? За то, что этот несчастный город требовал своих прав. Да, за требование своих прав он подвергся 48-часовой бомбардировке… Позвольте мне апеллировать к общественному мнению Европы. Подняться и сказать во всеуслышание с величайшей, может быть, трибуны Европы несколько слов» (да, действительно, слов) «возмущения подобными действиями, — это будет заслугой перед человечеством… Когда регент Эспартеро, оказавший услуги своей родине» (чего Тьер никогда не делал), «вздумал бомбардировать Барселону для подавления вспыхнувшего там восстания, — со всех концов мира раздался общий крик негодования».

Через полтора года Тьер был уже в числе самых рьяных защитников бомбардировки Рима французской армией . Итак, ошибка короля-бомбы, по-видимому, состояла только в том, что он ограничился лишь 48-часовой бомбардировкой.

За несколько дней до февральской революции Тьер, раздражённый тем, что Гизо надолго отстранил его от власти и наживы, и почуяв в воздухе приближение народной бури, заявил палате

депутатов в своём псевдогероическом стиле, за который его прозвали «Mirabeau-mouche» :

«Я принадлежу к партии революции не только во Франции, но и во всей Европе. Я желал бы, чтобы правительство революции оставалось в руках умеренных людей… Но если бы оно перешло в руки людей горячих, даже в руки радикалов, я из-за этого не отказался бы от дела, которое отстаиваю. Я всегда буду принадлежать к партии революции».

Разразилась февральская революция. Вместо того чтобы поставить на место министерства Гизо министерство Тьера, о чём мечтал этот ничтожный человек, революция заменила Луи-Филиппа республикой. В первый день народной победы он старательно прятался, забывая, что от ненависти рабочих его спасало их презрение к нему. Прославленный храбрец, он продолжал избегать общественной арены, пока июньская резня не очистила её для деятельности людей такого сорта, как он. Он стал тогда идейным вождём партии порядка и её парламентарной республики — этого анонимного междуцарствия, во время которого все соперничающие фракции господствующего класса тайно сговаривались между собой, чтобы подавить народ, и интриговали друг против друга, чтобы каждой восстановить свою собственную монархию. Тьер тогда, как и теперь, обвинял республиканцев в том, что они — единственная помеха упрочению республики; тогда, как и теперь, он говорил республике, как палач дону Карлосу: «Я убью тебя, но для твоего же блага». И теперь, как и тогда, ему на другой день после своей победы придётся воскликнуть: L"Empire est fait — империя готова. Несмотря на свои лицемерные проповеди о необходимых свободах и свою личную неприязнь к Луи Бонапарту, который оставил его в дураках и выкинул за борт парламентаризм, — а вне искусственной атмосферы парламентаризма этот человечек превращается в ничто, и он это знает — Тьер принял участие во всех позорных делах Второй империи, от занятия Рима французскими войсками до войны с Пруссией; он подстрекал к этой войне своими неистовыми нападками на единство Германии, в котором он видел не маску для прусского деспотизма, а нарушение неотъемлемого права Франции на разъединённость Германии. Этот карлик любил перед лицом Европы размахивать мечом Наполеона I, в своих исторических трудах он только и делал, что чистил сапоги Наполеона, на деле же его внешняя политика всегда приводила к крайнему унижению Франции, — начиная от Лондонской конвенции 1840 г. до капитуляции Парижа 1871 г. и теперешней гражданской

войны, во время которой он, по специальному разрешению Бисмарка, натравил на Париж пленных Седана и Меца . Несмотря на свои гибкие способности и изменчивость своих стремлений, он всю свою жизнь был самым закоренелым рутинёром. Нечего и говорить, что более глубокие движения, происходящие в современном обществе, всегда оставались для него непостижимой тайной; его мозг, все силы которого ушли в язык, не мог освоиться даже с самыми осязательными изменениями, совершающимися на поверхности общества. Он, например, неустанно обличал как святотатство всякое уклонение от устаревшей французской протекционистской системы. Когда он был министром Луи-Филиппа, он издевался над железными дорогами, как над вздорной химерой, а будучи в оппозиции при Луи Бонапарте, он клеймил, как кощунство, всякую попытку преобразовать гнилую французскую военную систему. Ни разу в продолжение всей своей длительной политической карьеры он не провёл ни одной сколько-нибудь практически полезной, пусть даже самой незначительной, меры. Тьер был верен только своей ненасытной жажде богатства и ненависти к людям, создающим это богатство. Он был беден, как Иов, когда вступил в первый раз в министерство при Луи-Филиппе, а оставил он это министерство миллионером. Возглавляя последний раз министерство при упомянутом короле (с 1 марта 1840 г.), он был публично обвинён в палате депутатов в растрате казённых сумм. В ответ на это обвинение он ограничился тем, что заплакал, — ему немного стоил этот ответ, которым легко отделывались и Жюль Фавр и всякий иной крокодил. В Бордо его первой мерой к спасению Франции от грозившего ей финансового краха было назначение себе трёхмиллионного годового оклада; это было первым и последним словом той «бережливой республики», перспективы которой он открыл своим парижским избирателям в 1869 году. Один из его бывших коллег по палате депутатов 1830 г., сам капиталист и тем не менее преданный член Парижской Коммуны, г-н Беле, недавно в одной из своих публичных прокламаций обратился к Тьеру со следующими словами:

«Порабощение труда капиталом было всегда краеугольным камнем Вашей политики, и с тех пор как в парижский городской ратуше установлена республика труда, Вы без устали кричите Франции: Вот они, преступники!»

Мастер мелких государственных плутней, виртуоз в вероломстве и предательстве, набивший руку во всевозможных

банальных подвохах, низких уловках и гнусном коварстве парламентской борьбы партий; не останавливающийся перед тем, чтобы раздуть революцию, как только слетит с занимаемого поста, и потопить её в крови, как только захватит власть в свои руки; напичканный классовыми предрассудками вместо идей, вместо сердца наделённый тщеславием, такой же грязный в частной жизни, как гнусный в жизни общественной, даже и теперь, разыгрывая роль французского Суллы, Тьер не может удержаться, чтобы не подчеркнуть мерзости своих деяний своим смешным чванством.

Капитуляция Парижа, отдавшая во власть Пруссии не только Париж, но и всю Францию, закончила собой длинный ряд изменнических интриг с врагом, начатых узурпаторами 4 сентября, по словам самого Трошю, в самый день захвата ими власти. С другой стороны, эта капитуляция положила начало гражданской войне, которую они затем повели при содействии Пруссии против республики и Парижа. Ловушка была уже в самих условиях капитуляции. В тот момент более трети страны было в руках врага, столица была отрезана от провинции, все пути сообщения нарушены. При таких обстоятельствах избрание лиц, которые являлись бы действительными представителями Франции, было невозможно без достаточного времени на подготовку. Именно поэтому в тексте капитуляции и был установлен недельный срок для выборов в Национальное собрание, так что во многих частях Франции известие о предстоящих выборах было получено лишь накануне самих выборов. Далее, согласно особому пункту капитуляции, Собрание должно было быть избрано единственно с целью решения вопроса о мире и войне, а в случае необходимости — и для заключения мирного договора. Население не могло не почувствовать, что условия перемирия делали немыслимым продолжение войны и что для заключения мира, предписанного Бисмарком, лучше всего подходят наихудшие люди Франции. Но, не довольствуясь этими мерами предосторожности и прежде чем тайна перемирия была сообщена Парижу, Тьер предпринял избирательную поездку по всей стране, чтобы оживить труп партии легитимистов ; эта партия вместе с орлеанистами должна была заменить ставших в тот момент неприемлемыми бонапартистов. Легитимистов он не боялся. Как правительство современной Франции они были немыслимы, а потому как соперники ничего не значили; вся деятельность этой партии, по словам самого Тьера (в палате депутатов 5 января 1833 г.),

«постоянно держалась на трёх столпах; иноземном вторжении, гражданской войне и анархии».

Эта партия поэтому являлась как нельзя более удобным орудием контрреволюции. Легитимисты всерьёз уверовали в долгожданное пришествие их прежнего тысячелетнего царства. И в самом деле, сапог иноземного завоевателя снова топтал Францию; империя была опять ниспровергнута и Бонапарт опять попал в плен; легитимисты опять воскресли. Очевидно, колесо истории повернуло вспять, чтобы докатиться до «chambre introuvable» 1816 года . В 1848–1851 гг. в национальных собраниях времён республики легитимисты были представлены образованными и искушёнными в парламентской борьбе лидерами; теперь выступили на первый план заурядные личности их партии — все Пурсоньяки Франции.

Как только в Бордо собралась эта «помещичья палата» , Тьер заявил ей, что она, не удостаиваясь чести вести парламентские прения, немедленно должна принять предварительные условия мира, так как это единственное условие, на котором Пруссия позволит начать войну против республики и её оплота — Парижа. И в самом деле, контрреволюции некогда было раздумывать. Вторая империя увеличила государственный долг более чем вдвое, все большие города были обременены тяжёлыми местными долгами. Война чрезвычайно увеличила задолженность и страшно истощила ресурсы нации. В довершение катастрофы, прусский Шейлок стоял на французской земле со своими квитанциями на провиант для 500-тысячного войска, с требованием уплаты контрибуции в 5 миллиардов и 5 процентов неустойки за просроченные взносы . Кто должен был платить всё это? Только посредством насильственного низвержения республики собственники богатства могли свалить тяжесть ими же вызванной войны на плечи производителей этого богатства. Таким образом, невиданное дотоле разорение Франции побудило этих патриотов — представителей земельной собственности и капитала — на глазах и под высоким покровительством чужеземного завоевателя завершить внешнюю войну войной гражданской, бунтом рабовладельцев.

На пути этого заговора стояло одно громадное препятствие — Париж. Разоружение Парижа было первым условием успеха. Вследствие этого Тьер и обратился к Парижу с требованием сложить оружие. Всё было сделано, чтобы вывести Париж из терпения: «помещичья палата» разражалась самыми неистовыми антиреспубликанскими воплями; Тьер сам высказывался

весьма двусмысленно о законности существования республики; Парижу угрожали обезглавить его и лишить звания столицы; орлеанистов назначали послами; Дюфор провёл законы о неоплаченных в срок векселях и квартирной плате , законы, грозившие подорвать в корне торговлю и промышленность Парижа; по настоянию Пуйе-Кертье на каждый экземпляр какого бы то ни было издания вводился двухсантимовый налог; Бланки и Флуранс были приговорены к смерти; республиканские газеты запрещены; Национальное собрание перевели в Версаль; осадное положение, объявленное Паликао и снятое событиями 4 сентября, было возобновлено; Винуа, décembriseur , был назначен губернатором Парижа, бонапартистский жандарм Валантен — префектом полиции и генерал-иезуит Орель де Паладин — главнокомандующим парижской национальной гвардией.

А теперь мы должны обратиться к г-ну Тьеру и членам правительства национальной обороны, его приказчикам, с вопросом. Известно, что Тьер заключил при посредстве своего министра финансов Пуйе-Кертье заём в два миллиарда. Так вот, правда это или нет:

1) что дельце было устроено таким образом, что несколько сот миллионов «комиссионных» попадали в карманы Тьера, Жюля Фавра, Эрнеста Пикара, Пуйе-Кертье и Жюля Симона?

2) что уплату обязывались произвести только после «умиротворения» Парижа ?

Во всяком случае, что-то заставляло их очень торопиться с этим делом, так как Тьер и Жюль Фавр самым бесстыдным образом настаивали от имени большинства Бордоского собрания на немедленном занятии Парижа прусскими войсками. Но это не входило в расчёты Бисмарка, как он, по возвращении в Германию, насмешливо и во всеуслышание рассказал изумлённым франкфуртским филистерам.