3.4.1. Первый российский диссидент князь Андрей Курбский Первым в истории России политическим эмигрантом и диссидентом (инакомыслящим) стал князь, воевода, писатель и переводчик Андрей Михайлович Курбский (1528-1583). Именно он назвал «правительство» (под руководством А. Ф.

CTEHKO РАЗИН ДОНСКИ КОЗАК ИЗМЕННИК, Т. Е. СТЕПАН РАЗИН, ДОНСКОЙ КАЗАК ИЗМЕННИК. ПРЕДСТАВЛЕНО НА ПУБЛИЧНОЕ РАССМОТРЕНИЕ ПОД ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВОМ КОНРАДА САМУ ЭЛЯ ШУРЦФЛЕЙША, ВЫСТУПИЛ ИОГАНН ЮСТУС МАРЦИЙ ИЗ МЮЛЬГАУЗЕНА В ТЮРИНГИИ 29 ИЮЛЯ

Князь Курбский Андрей Михайлович - известный русский политический деятель, полководец, писатель и переводчик, ближайший сподвижник царя Ивана IV Грозного. В 1564 году, во время Ливонской войны, бежал от возможной опалы в Польшу, где и был принят на службу к королю Сигизмунду II Августу. Впоследствии воевал против Московии.

Родовое древо

Князь Ростислав Смоленский был внуком самого Владимира Мономаха и являлся родоначальником двух именитых семейств - Смоленских и Вяземских. Первое из них имело несколько ветвей, одной из которых и был род Курбских, княживших с XIII века в Ярославле. Согласно легенде, эта фамилия произошла от главного селения под названием Курбы. Данный удел достался Якову Ивановичу. Об этом человеке известно лишь то, что он погиб в 1455 году на Арском поле, храбро сражаясь с казанцами. После его кончины удел перешел во владение к его брату Семену, который служил у великого князя Василия.

В свою очередь тот имел двух сыновей - Дмитрия и Федора, состоявших на службе у князя Ивана III. Последний из них был нижегородским воеводой. Его сыновья были храбрыми воинами, но дети были лишь у одного Михаила, носившего прозвище Карамыш. Вместе с братом Романом он погиб в 1506 году в боях под Казанью. Семен Федорович также воевал против казанцев и литовцев. Он был боярином при Василии III и выступил с резким осуждением решения князя постричь в монахини жену Соломию.

Одного из сыновей Карамыша, Михаила, часто назначали на различные командные должности во время походов. Последней в его жизни оказалась военная кампания 1545 года против Литвы. После себя он оставил двух сыновей - Андрея и Ивана, впоследствии с успехом продолживших семейные воинские традиции. Иван Михайлович при был тяжело ранен, однако не покинул поля боя и продолжал сражаться. Надо сказать, что многочисленные ранения сильно подкосили его здоровье, и спустя год он скончался.

Интересен тот факт, что сколько бы историков ни писало об Иване IV, они обязательно вспомнят и об Андрее Михайловиче - пожалуй, самом известном представителе своего рода и ближайшем соратнике царя. До сих пор исследователи спорят о том, кто же на самом деле князь Курбский: друг или враг Ивана Грозного?

Биография

Никаких сведений о его детских годах не сохранилось, да и дату рождения Андрея Михайловича никто бы точно не смог определить, если бы он сам в одном из своих трудов вскользь не упомянул об этом. А родился он осенью 1528 года. Не удивительно, что впервые князь Курбский, биография которого была связана с частыми военными походами, в документах упоминается в связи с очередной кампанией 1549 года. В армии царя Ивана IV он имел чин стольника.

Ему не исполнилось еще и 21 года, когда он принял участие в походе на Казань. Возможно, Курбский сумел сразу же прославиться своими ратными подвигами на полях сражений, потому что уже через год государь сделал его воеводой и направил в Пронск для защиты юго-восточных рубежей страны. Вскоре, как награду то ли за воинские заслуги, то ли за обещание прибыть по первому зову со своим отрядом воинов, Иван Грозный пожаловал Андрею Михайловичу земли, расположенные неподалеку от Москвы.

Первые победы

Известно, что казанские татары, начиная со времен правления Ивана III, довольно часто совершали набеги на русские поселения. И это несмотря на то, что Казань формально находилась в зависимости от московских князей. В 1552 году русское войско снова было созвано для очередной битвы с непокорными казанцами. Примерно в это же время на юге державы появилась и армия крымского хана. Вражеское войско вплотную подошло к Туле и осадило ее. Царь Иван Грозный решил остаться с основными силами близ Коломны, а на выручку осажденному городу послать 15-тысячную армию, которой командовали Щенятев и Андрей Курбский.

Русские войска своим неожиданным появлением застали хана врасплох, поэтому ему пришлось отступить. Однако под Тулой еще оставался значительный отряд крымцев, нещадно грабивший окрестности города, не подозревая, что основные войска хана ушли в степь. Тут же Андрей Михайлович решил напасть на неприятеля, хотя у него и было вдвое меньше ратников. Согласно сохранившимся документам, этот бой длился полтора часа, и князь Курбский вышел из него победителем.

Итогом этой битвы стала большая потеря вражеских войск: из 30-тысячного отряда половина погибла в ходе сражения, а остальные либо взяты в плен, либо утонули во время переправы через Шиворонь. Сам Курбский сражался наравне со своими подчиненными, в результате чего получил несколько ранений. Однако уже через неделю снова встал в строй и даже отправился в поход. На этот раз его путь пролегал через рязанские земли. Перед ним стояла задача - прикрывать основные силы от внезапных нападений степняков.

Осада Казани

Осенью 1552 года русские войска подошли к Казани. Щенятев и Курбский были назначены командирами полка Правой руки. Их отряды расположились за рекой Казанкой. Эта местность оказалась незащищенной, поэтому полк понес большие потери в результате стрельбы, открытой по ним из города. Кроме того, русским воинам приходилось отбивать атаки черемисов, часто заходивших с тыла.

Второго сентября начался штурм Казани, во время которого князь Курбский со своими ратниками должен был стоять на Елбугиных воротах, чтобы осажденные не смогли бежать из города. Многочисленные попытки вражеских войск пробиться через охраняемый участок были в основном отражены. Лишь небольшой части неприятельских солдат удалось вырваться из крепости. Андрей Михайлович со своими воинами бросился в погоню. Он отважно дрался, и только тяжелое ранение заставило его, наконец, покинуть поле боя.

Через два года Курбский опять отправился в казанские земли, на этот раз для усмирения бунтовщиков. Надо сказать, поход оказался очень сложным, так как войскам приходилось пробираться по бездорожью и воевать в лесистой местности, однако с поставленной задачей князь справился, после чего вернулся в столицу с победой. Именно за подвиг Иван Грозный и произвел его в боярина.

В это время князь Курбский входит в число самых приближенных к царю Ивану IV людей. Постепенно он сблизился с Адашевым и Сильвестром, представителями партии реформаторов, а также стал одним из государевых советников, войдя в Избранную раду. В 1556 году он принял участие в новой военной кампании против черемисов и опять вернулся из похода победителем. Сначала он был назначен воеводой в полк Левой руки, который дислоцировался в Калуге, а чуть позже принял под свое командование полк Правой руки, находившийся в Кашире.

Война с Ливонией

Именно это обстоятельство заставило Андрея Михайловича снова вернуться в боевой строй. Сначала его назначили командовать Сторожевым, а чуть позже и Передовым полком, с которым он принял участие во взятии Юрьева и Нейгауза. Весной 1559 года он возвращается в Москву, где вскоре принимают решение направить его на службу к южной границе государства.

Победоносная война с Ливонией длилась недолго. Когда неудачи начали сыпаться одна за другой, царь вызвал к себе Курбского и поставил его начальником над всей армией, сражающейся в Ливонии. Надо сказать, что новый командующий сразу же начал действовать решительно. Не дождавшись основных сил, он первым атаковал неприятельский отряд, находившийся неподалеку от Вейсенштейна, и одержал убедительную победу.

Недолго думая, князь Курбский принимает новое решение - сразиться с неприятельскими войсками, которые лично возглавлял сам магистр знаменитого Ливонского ордена. Русские отряды обошли противника с тыла и, несмотря на ночное время, атаковали его. Вскоре перестрелка с ливонцами переросла в рукопашную схватку. И здесь победа была за Курбским. После десятидневной передышки русские войска двинулись дальше.

Дойдя до Феллина, князь распорядился сжечь его предместья, а затем и начать осаду города. В этом бою в плен был захвачен ландмаршал ордена Ф. Шаль фон Белль, спешивший на помощь к осажденным. Его немедля отправили в Москву с сопроводительным письмом от Курбского. В нем Андрей Михайлович просил не убивать ландмаршала, так как считал его человеком умным, отважным и мужественным. Такое послание говорит о том, что русский князь был благородным воином, который не только умел хорошо сражаться, но и с большим уважением относился к достойным противникам. Однако, несмотря на это, Иван Грозный все же казнил ливонца. Да это и не удивительно, так как примерно в это же время правительство Адашева и Сильвестра было устранено, а сами советники, их сподвижники и друзья - казнены.

Поражение

Андрей Михайлович взял замок Феллин за три недели, после чего отправился к Витебску, а затем и к Невелю. Здесь удача отвернулась от него, и он потерпел поражение. Однако царская переписка с князем Курбским свидетельствует о том, что Иван IV и не собирался обвинять его в измене. Не гневался на него царь и за безуспешную попытку захватить город Гельмет. Дело в том, что если бы данному событию придавалась большая важность, то об этом было бы сказано в одном из писем.

Тем не менее именно тогда князь впервые задумался о том, что же будет с ним, когда царь узнает о постигших его неудачах. Хорошо зная крутой нрав правителя, он прекрасно понимал: если будет побеждать врагов, ему ничего не грозит, но в случае поражения он может быстро впасть в немилость и оказаться на плахе. Хотя, по правде говоря, кроме сострадания опальным, его не в чем было обвинить.

Судя по тому, что после поражения под Невелем Иван IV назначил Андрея Михайловича воеводой в Юрьев, царь не собирался его наказывать. Однако же князь Курбский от царского гнева бежал в Польшу, так как чувствовал, что рано или поздно ярость государя обрушится и на его голову. Король высоко ценил ратные подвиги князя, поэтому и позвал его как-то к себе на службу, суля ему хороший прием и роскошную жизнь.

Бегство

Курбский все чаще стал задумываться над предложением пока в конце апреля 1564 года не решился тайно бежать в Вольмар. Вместе с ним отправились его приверженцы и даже слуги. Сигизмунд II принял их хорошо, а самого князя наградил поместьями с правом наследственной собственности.

Узнав о том, что князь Курбский от царского гнева бежал, Иван Грозный всю свою ярость обрушил на оставшихся здесь родственников Андрея Михайловича. Всех их постигла тяжелая участь. В оправдание своей жестокости он обвинил Курбского в измене, нарушении крестного целования, а также в похищении у него жены Анастасии и в желании царствовать самому в Ярославле. Иван IV смог доказать только первых два факта, остальные же он явно выдумал для того, чтобы оправдать свои действия в глазах литовских и польских вельмож.

Жизнь в эмиграции

Поступив на службу к королю Сигизмунду II, Курбский почти сразу же стал занимать высокие военные должности. Не прошло и полгода, как он уже воевал против Московии. С литовскими войсками он участвовал в походе на Великие Луки и защищал Волынь от татар. В 1576 году Андрей Михайлович командовал многочисленным отрядом, который входил в состав войск великого князя воевавшего с русской ратью под Полоцком.

В Польше Курбский почти все время проживал в Миляновичах, что под Ковелем. Управление своими землями он поручил доверенным лицам. В свободное от военных походов время он занимался научными изысканиями, отдавая предпочтение трудам по математике, астрономии, философии и богословию, а также изучая греческий и латинский языки.

Известен тот факт, что беглый князь Курбский и Иван Грозный вели переписку. Первое письмо было отправлено царю в 1564 году. Доставил его в Москву верный слуга Андрея Михайловича Василий Шибанов, которого впоследствии подвергли пыткам и казнили. В своих посланиях князь выражал свое глубокое возмущение теми несправедливыми гонениями, а также многочисленными казнями ни в чем ни повинных людей, служивших государю верой и правдой. В свою очередь Иван IV отстаивал абсолютное право по собственному усмотрению миловать или казнить любого из своих подданных.

Переписка между двумя оппонентами длилась в течение 15 лет и завершилась в 1579 году. Сами письма, широко известный памфлет под названием «История о великом князе Московском» и остальные произведения Курбского написаны грамотным литературным языком. Кроме того, они содержат весьма ценные сведения об эпохе царствования одного из самых жестоких правителей в истории России.

Уже живя в Польше, князь женился во второй раз. В 1571 году он взял в жены богатую вдову Козинскую. Однако этот брак просуществовал недолго и завершился разводом. В третий раз Курбский женился уже на небогатой женщине по фамилии Семашко. От этого союза у князя родились сын и дочь.

Незадолго до своей смерти князь принял участие еще в одном походе против Москвы под предводительством Но на этот раз воевать ему не пришлось - дойдя почти что до границы с Россией, он тяжело заболел и вынужден был повернуть назад. Умер Андрей Михайлович в 1583 году. Его похоронили на территории монастыря, расположенного под Ковелем.

Всю свою жизнь он был пылким сторонником православия. Гордый, суровый и непримиримый характер Курбского в значительной степени поспособствовал тому, что у него появилось множество врагов среди литовской и польской знати. Он постоянно ссорился с соседями и часто захватывал их земли, а королевских посланцев покрывал русской бранью.

Вскоре после смерти Андрея Курбского скончался и его поверенный князь Константин Острожский. С этого момента польское правительство стало понемногу отбирать владения у его вдовы и сына, пока, наконец, не забрало и Ковель. Судебные заседания по этому поводу длились несколько лет. В результате его сыну Дмитрию удалось возвратить часть утраченных земель, после чего он принял католичество.

Мнения о нем как о политическом деятеле и человеке часто бывают диаметрально противоположными. Некоторые считают его закоренелым консерватором с крайне узким и ограниченным кругозором, который во всем поддерживал бояр и противился царскому единовластию. Кроме того, его бегство в Польшу расценивают как некую расчетливость, связанную с большими житейскими выгодами, которые пообещал ему король Сигизмунд Август. Андрей Курбский подозревается даже в неискренности своих суждений, изложенных им в многочисленных трудах, которые были всецело направлены на поддержание православия.

Многие историки склонны думать, что князь все-таки был человеком чрезвычайно умным и образованным, а также искренним и честным, всегда выступавшим на стороне добра и справедливости. За такие черты характера его стали называть «первым русским диссидентом». Поскольку причины разногласия между ним и Иваном Грозным, а также сами сказания князя Курбского до конца не изучены, полемика по поводу личности этого известного политического деятеля того времени будет длиться еще долго.

Свое мнение по этому вопросу высказывал и небезызвестный польский геральдик и историк Симон Окольский, живший в XVII веке. Его характеристика князя Курбского сводилась к следующему: это был по-настоящему великий человек, и не только потому, что состоял в родстве с царским домом и занимал высшие военные и государственные должности, но и из-за доблести, так как он одержал несколько значимых побед. Кроме того, историк писал о князе как о поистине счастливом человеке. Судите сами: его, изгнанника и беглого боярина, с необыкновенными почестями принял к себе польский король Сигизмунд II Август.

До сих пор причины бегства и измена князя Курбского у исследователей вызывают живой интерес, так как личность этого человека неоднозначна и многогранна. Лишним доказательством тому, что Андрей Михайлович обладал недюжинным умом, может служить и тот факт, что, будучи уже немолодым, он сумел выучить латинский язык, которого до этой поры не знал вовсе.

В первом томе книги под названием Orbis Poloni, которая была издана в 1641 году в Кракове, все тот же Симон Окольский разместил герб князей Курбских (в польском варианте - Крупских) и дал ему объяснение. Он считал, что этот геральдический знак русский по своему происхождению. Стоит отметить, что в Средние века образ льва можно было часто встретить на гербах знати в разных государствах. В древнерусской же геральдике это животное считалось символом благородства, мужества, нравственных и воинских доблестей. Поэтому не удивительно, что именно лев был изображен на княжеском гербе Курбских.

Бояре у Курбского - это какая-то избранная братия, на которой почиет благодать Божия. Князь пророчит царю возмездие, которое опять же является Божьей карой: «Не мни, царю, не помышляй нас суемудренными мыслями, аки уже погибших, избиенных от тебя неповинно, и заточенных и прогнанных без правды; не радуся о сем, аки одолением тощим хваляся... прогнанные от тебя без правды от земли к Богу вопием день и нощь на тя!»

Библейские сравнения Курбского отнюдь не были литературными метафорами, они представляли страшную yгрозу для Ивана. Чтобы вполне оценить радикализм обви нений, брошенных Курбским царю, следует помнить, что в то время признание государя нечестивцем и слугой Aнтихриста автоматически освобождало подданных от присяги на верность, а борьба с такой властью вменялась в свя щенную обязанность каждому христианину.

И действительно, Грозный, получив это послание, переполошился. Он ответил обвинителю письмом, которое занимает две трети (!) общего объема переписки. Он призвал на помощь всю свою ученость. Кого и чего только нет на этих нескончаемых страницах! Выписки из Святого Писания и Отцов Церкви приводятся строками и целыми главами; имена Моисея, Давида, Исайи, Василия Великого, Григория Назианзина, Иоанна Златоуста, Иисуса Навина, Гедеона, Авимелеха, Иевфая соседствуют с именами Зевса, Аполлона, Антенора, Энея; бессвязные эпизоды из еврейской, римской, византийской истории перемежаются с событиями из истории западноевропейских народов - вандалов, готов, французов, и в эту историческую мешанину порой вкрапляется известие, почерпнутое из русских летописей...

Калейдоскопическая смена картин, хаотическое нагромождение цитат и примеров выдает крайнее возбуждение aвтора; Курбский имел полное право назвать это письмо «широковещательным и многошумящим посланием».

Но этот, по выражению Ключевского, пенистый поток текстов, размышлений, воспоминаний, лирических отступлений, этот набор всякой всячины, эта ученая каша, сдобренная богословскими и политическими афоризмами, а порой и подсоленная тонкой иронией и жестким сарказмом, являются таковыми лишь на первый взгляд. Свою основную мысль Грозный проводит неуклонно и последовательно. Она проста и вместе с тем всеобъемлюща: самодержавие и православие едины; кто нападает на первое, тот враг второго.

«Письмо твое принято и прочитано внимательно, - пишет царь. - Яд аспида у тебя под языком, и письмо твое наполнено медом слов, но в нем горечь полыни. Так ли привык ты, христианин, служить христианскому гocyдарю? Ты пишешь вначале, чтобы разумевал тот, кто обретается противным православию и совесть прокаженную имеет. Подобно бесам, от юности моей вы поколебали благочестие и Богом данную мне державную власть себе похитили». Это похищение власти, по мысли Ивана, и есть грехопадение боярства, покушение на Божественный поря док вселенского устройства.

«Ведь ты, - продолжает царь, - в своей бесосоставной грамоте твердишь все одно и то же, переворачивая разными словесы, и так, и этак, любезную тебе мысль, чтобы рабам помимо господ обладать властью... Это ли совесть прокаженная, чтобы цapство свое в своей руке держать, а рабам своим не давать властвовать? Это ли противно разуму - не хотеть быть обладаему своими рабами? Это ли православие пресветлое ¬быть под властью рабов?»

Политическая и жизненная философия Грозного выражена почти с обезоруживающей прямотой и простотой. Сильные во Израиле, мудрые coветники - все это от беса; вселенная Грозного знает oдного владыку - его самого, все остальные - это рабы, и никто больше, кроме рабов. Рабы, как и положено, строптивы и лукавы, почему самодержавие и немыслимо без религиозно-нравственного содержания, только оно является подлинным и единственным столпом православия.

В конце концов усилия царской власти направлены на спасение подвластных ей душ: «Тщусь со усердием людей на истину и на свет направить, да познают единого истинного Бога, в Троице славимого, и от Бога данного им государя, а от междоусобных браней и строптивого жития да отстанут, коими царство разрушается; ибо если царю не повинуются подвластные, то никогда междоусобные брани не прекратятся».

Царь выше священника, ибо священство - это дух, а царство - дух и плоть, сама жизнь в ее полно те. Судить царя - значит осуждать жизнь, чьи законы и порядок предустановлены свыше. Упрек царю в пролитии крови равнозначен покушению на его обязанность хранить Божественный закон, высшую правду. Усомниться в справедливости царя уже означает впасть в ересь, «подобно псу лая и яд ехидны отрыгаю», ибо «царь - гроза не для добрых, а для злых дел; хочешь не бояться власти - делай добро, а делаешь зло - бойся, ибо царь не зря носит меч, а для кары злых и ободрения добрых».

Такое понимание задач царской власти не чуждо величия, но внутренне противоречиво, так как предполагает служебные обязанности государя перед обществом; Иван же хочет быть господином, и только господином: «Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их вольны же». Заявленная цель абсолютной справедливости вступает в борьбу с желанием абсолютной свободы, и в результате абсолютная власть оборачивается абсолютным произволом. Человек в Иване все же торжествует над государем, воля над разумом, страсть над мыслью.

Политическая философия Ивана имеет в своей основе глубокое историческое чувство. История для него - всегда Священная история, ход исторического развития обнаруживает предвечный Промысел, разворачивающийся во вpeмeни и пространстве. Самодержавие для Ивана не только Божественное предустановление, но и исконный факт мировой и русской истории: «Самодержавства нашего начало от святого Владимира; мы родились и выросли на царстве, своим обладаем, а не чужое похитили; русские самодержцы изначала сами владеют своими царствами, а не бояре и вельможи».

Шляхетская республика, столь любезная сердцу Курбского, есть не только безумие, но и ересь, иноземцы являются как религиозными, так и политическими еретика ми, покушающимися на установленный свыше гocyдapствeнный порядок: «Безбожные языцы (западноевропейские гoсудари. - С. Ц.) ... те все царствами своими не владеют: как им повелят работные их, так и владеют». Вселенский царь православия свят не столько потому, что благочестив, но главным образом потому, что он царь.

Открыв свою душу, исповедавшись и выплакавшись друг перед другом, Грозный и Курбский, тем не менее, едва ли поняли друг друга. Князь спросил: «За что ты бьешь верных слуг своих?» Царь ответил: «Самодержавие свое получил я от Бога и от родителей». Но нельзя не признать, что в отстаивании своих убеждений Грозный проявил гoраздо больше и полемического блеска, и политической дальновидности: его державная длань лежала на пульсе времени. Они расстались каждый при своих убеждениях. На прощание Курбский пообещал Ивану, что явит ему свое лицо только на Страшном Суде. Царь насмешливо откликнулся: «Кто и желает такового ефиопского лица видети?» Тема для разговора, в общем, была исчерпана.

Выявить свою правоту оба предоставили Истории, то есть зримому и бесспорному проявлению Промысла. Следующее послание к Курбскому царь отправил в 1577 году из Воль¬мара - города, из которого речистый изменник некогда бросил ему полемическую перчатку. Кампания 1577 года была одна из самых успешных в ходе Ливонской войны, и Грозный сравнил себя с многострадальным Иовом, которого Бог, наконец, простил.

Пребывание в Вольмаре стало oдним из знаков Божественной благодати, пролившейся на голову грешника. Курбский, видимо потрясенный столь очевидно проявившимся Божиим благоволением к тирану, нашелся что ответить лишь после поражения русской армии под Кесью осенью 1578 года: в своем письме князь заимствовал тезис Ивана, что Бог помогает праведным.

В этом благочестивом убеждении он и скончался.

Список использованной литературы:

1. Карамзин Н. М. История государства Российского. Книга 3 (т. 7 – 9). –

Ростов н/Д, 1995. – 544 с.

2. Ключевский В. О. Русская история. Книга 3. – Москва, 1995. – 572 с.

3. История политических и правовых учений. Учебник для вузов / Под общей

редакцией В. С. Нерсесянца.- Москва, 1995. – 736 с.

4. История России с древнейших времён до 1861 года / Под ред. Н. И.

Павленко. – Москва, 1996. – 559.

5. История России с древности до наших дней / Под ред. М. Н. Зуева. –

Сколь жалок, рок кому судил
Искать в стране чужой покрова .
К.Ф. Рылеев. Курбский

Положение Курбского в нашей истории совершенно исключительно. Его неувядаемая на протяжении столетий слава целиком покоится на бегстве в Литву и том высоком значении при дворе Грозного, которое он приписал сам себе, то есть на предательстве и лжи (или, говоря мягче, вымысле). Два предосудительных поступка, моральный и интеллектуальный, обеспечили ему репутацию видного исторического деятеля ХУI века, борца с тиранией, защитника святой свободы. Между тем можно смело утверждать, не боясь погрешить против истины, что, не вступи Грозный в переписку с Курбским, последний сегодня привлекал бы наше внимание не больше, чем любой другой воевода, принимавший участие в покорении Казани и Ливонской войне.

Андрей Михайлович Курбский происходил из ярославских князей, возводящих свое происхождение к Владимиру Мономаху . Ярославское княжеское гнездо делилось на сорок родов. Первый известный Курбский - князь Ceмен Иванович, числившийся в боярах у Ивана III, - получил свою фамилию от родовой вотчины Курба (под Ярославлем).

Курба, ярославская вотчина князей Курбских

На московской службе Курбские занимали видные места: начальствовали в ратях или сидели вoeвoдaми в крупных городах. Их наследственными чертами были храбрость и несколько суровое благочестие. Грозный дoбавляет к этому еще неприязнь к московским государям и наклонность к измене, обвиняя отца князя Андрея в нaмeрении отравить Василия III, а деда по матери, Михаила Тучкова , в том, что он по смерти Елены Глинской «многие надменные слова изрече». Курбский обошел эти обвинения молчанием, но, судя по тому, что он называет династию Калиты «кровопивственным родом», приписывать самому князю Андрею избыток верноподданнических чувств было бы, вероятно, неблагоразумно.

Герб князя Курбского

О всей первой половине жизни Курбского, относящейся к его пребыванию в России, мы располагаем крайне скудными, отрывочными сведениями. Год его рождения (1528) известен только по собственному указанию Курб¬ского, что в последнем казанском походе ему было двадцать четыре года. Г де и как он провел молодость, остается загадкой. Впервые его имя упоминается в разрядных книгах под 1549 годом, когда он в звании стольника сопутствует Ивану под стены Казани.

Вместе с тем мы вряд ли ошибемся, утверждая, что Kypбский смолоду был чрезвычайно восприимчив к гуманистическим веяниям эпохи. В его походном шатре книга занимала почетное место рядом с саблей. Без сомнения, с самых ранних лет он обнаружил особое дарование и склонность к книжному учению. Но отечественные учителя не могли удовлетворить его тяги к образованию. Курбский передает следующий случай: однажды ему понадобилось отыскать человека, знающего церковнославянский язык, но монахи, представители тогдашней учености, «отрекошася... от того достохвального дела». Русский монах того времени и мог выучить только монаха, но не человека образованного в широком смысле этого слова; духовная литература при всей ее значимости все же давала одностороннее направление образованию. Между тем, если Курбский чем-то и выделяется среди своих современников, так это именно своим интересом к светскому, научному знанию; точнее, этот его интерес был следствием влечения к западной культуре вообще. Ему по везло: он встретился с единственным подлинным представителем тогдашней образованности в Москве - Максимом Греком . Ученый монах оказал на него огромное влияние -нравственное и умственное. Называя его «превозлюбленным учителем», Курбский дорожил каждым его словом, каждым наставлением - это видно, например, из постоянной симпатии князя к идеалам нестяжательства (которые, впрочем, и усвоены им были идеально, без всякого применения к практической жизни). Умственное влияние было гораздо значительнее - вероятно, именно Максим Грек внушил ему мысль об исключительной важности переводов. Курбский отдался переводческому делу всей душой. Остро чувствуя, что его современники «гладом духовным тают», не дотягивают до истинной образованности, он считал главной культурной задачей переводить на славянский язык тех «великих восточных учителей», которые еще не были известны pycскому книжнику. Заниматься этим в России Курбский не имел времени, «понеже беспрестанно обращахся и лета из нурях за повелением царевым»; но в Литве, на досуге, изучил латынь и принялся за перевод античных писателей. Благодаря усвоенной в общении с Максимом Греком широте взглядов, он отнюдь не считал, подобно большинству своих современников, языческую мудрость бесовским мудрствованием; «естественная философия» Аристотеля была для него образцовым произведением мысли, «роду человеческому наипаче зело потребнейшим». К западной культуре он относился без присущего москвичу недоверия, более того -с по чтением, ибо в Европе «человецы обретаются не токмо в грамматических и риторских, но и в диалектических и философических учениях искусные». Впрочем, преувеличивать образованность и литературные таланты Курбского не стоит: в науке он был последователем Аристотеля, а не Коперника, а в литературе остался полемистом, причем далеко не блестящим.

Возможно, обоюдная страсть к книжной учености в какой-то мере способствовала сближению Грозного и Курбского.

Иван Грозный

Основные моменты жизни князя Андрея до 1560 гoда таковы. В 1550 году он получил поместья под Москвой в числе тысячи «лучших дворян», то есть был облечен доверием Ивана. Под Казанью он доказал свое мужество, хотя назвать его героем взятия Казани было бы преувеличением: он не участвовал в самом штyрме, а отличился при разгроме выбежавших из города татар. Летописцы и не упоминают его в числе воевод, чьими усилиями был взят город. Иван впоследствии издевался над заслугами, которые приписывал себе Курбский в казанском походе, и ехидно спрашивал: «Победы же пресветлые и одоление преславное, когда сотворил еси? Егда убо послахоти тебя в Казань (после взятия города. - С. Ц.) непослушных нам повинити (усмирить восставшее местное население. -С. Ц.), ты же... неповинных к нам привел еси, измену на них возложа» . Оценка царя, конечно, тоже далеко не беспристрастна. Полагаю, что роль Курбского в казанском походе состояла в том, что он просто честно выполнил свой воинский долг, подобно тысячам других воевод и paтников, не попавших на страницы летописи.

Во время болезни царя в 1553 году Курбского, скорее всего, не было в Москве: его имени нет ни в числе присягнувших бояр, ни в числе мятежников, хотя, возможно, это объясняется тогдашним незначительным положением Курбского (боярский чин он получил лишь три года спустя). Во всяком случае, сам он свое участие в заговоре отрицал, правда, не по причине преданности Ивану, а потому, что считал Владимира Андреевича никудышным государем.

К царю Курбский, кажется, никогда не был особенно близок и не удостаивался его личной дружбы. Во всех его писаниях чувствуется неприязнь к Ивану, даже когда он говорит о «беспорочном» периоде его правления; в политическом отношении царь для него - необходимое зло, с которым можно мириться, пока он говорит с голоса «избранной рады»; в человеческом - это опасный зверь, терпимый в людском обществе только в наморднике и подлежащий ежедневной строжайшей дрессировке. Этот лишенный вся кого сочувствия взгляд на Ивана сделал из Курбского по жизненного адвоката Сильвестра и Адашева. Все их поступки по отношению к Ивану были заранее им оправданы. Напомню об отношении Курбского к чудесам, будто бы явленным Сильвестром царю во время московского пожара 1547 года. В послании к царю он не допускает и тени сомнeния в сверхъестественных способностях Сильвестра: «Ласкатели твои, - пишет князь, - клеветали на оного пресвитера, будто бы он тебя устрашал не истинными, но льстивыми (ложными. - С. Ц.) видениями». Но в «Истории о царе Московском», написанной для друзей, Курбский допускает известную меру откровенности: «Не знаю, npaвду ли он говорил о чудесах, или выдумал, чтобы только напугать его и подействовать на его детский, неистовый нрав. Ведь и отцы наши иногда пугают детей мечтательными страхами, чтобы удержать их от зловредных игр с дурными товарищами... Так и он своим добрым обманом исцелил его душу от проказы и исправил развращенный ум». Прекрасный пример понятий Курбского о нравственности и меры честности его писаний! Недаром Пушкин называл его сочинение о царствовании Грозного - «озлобленной летописью».

Книга князя Курбского "История о царе Московском", 1572 г.

При всем том ни из чего не видно, чтобы Курбский вступился за «святых мужей», которых он так почитал на словах, в то время, когда они подверглись опале и осуждению. Вероятно, Сильвестр и Адашев устраивали его как политические фигуры в той мере, в какой они шли на поводу у боярства, возвращая ему отобранные казной родовые вотчины. Первое серьезное столкновение с царем произошло у Курбского, по всей видимости, именно на почве вопроса о poдoвых вотчинах. Курбский поддерживал решение Стоглавого собора об отчуждении монастырских земель, и надо полагать, не последнюю роль здесь сыграло то, что имения Курбских были отданы Василием III монастырям. Но на¬правленность царского Уложения 1560 года вызвала его негодование. Впоследствии Грозный писал Сигизмунду, что Курбский «начал зваться вотчичем ярославским, да изменным обычаем, со своими советниками, хотел в Ярославле государити». Видимо, Курбский добивался возвращения себе каких-то родовых вотчин под Ярославлем. Данное обвинение Грозного отнюдь не беспочвенно: в Литве Курбский именовал себя князем Ярославским, хотя в России никогда официально не носил этого титула. Понятие отечества для него, как видно, было бессмысленно, коль скоро не включало в себя родовой земельки.

В 1560 году Курбский был послан в Ливонию против нарушившего перемирие магистра Кетлера. По уверению князя, царь при этом сказал: «После бегства моих воевод я вынужден сам идти на Ливонию или тебя, любимого своего, послать, чтоб мое войско охрабрилось при помощи Божией», однако эти слова целиком лежат на совести Kypбского. Грозный пишет, что Курбский соглашался выступить в поход не иначе как на правах «гетмана» (то есть главнокомандующего) и что князь вместе с Адашевым просили передать Ливонию под их руку. Царь увидел в этих притязаниях удельные замашки, и это сильно не понравилось ему.
Если участь безродного Адашева не вызвала у Курбского oткрытогo протеста, то опалы своей братии бояр он встретил в штыки. «Почто, - пенял ему Грозный, - имея в синклите (боярской думе. - С. Ц.) пламень палящий, не погасил еси, но паче разжег еси? Где тебе подобало советом разума своего злодейственный совет исторгнути, ты же только больше плевелами наполнил еси!» Судя по всему, Курбский выступал против наказания бояр, пытавшихся убежать в Литву, ибо для него отъезд был законным правом независим ого вотчинника, этаким боярским Юрьевым днем. Иван очень скоро дал почувствовать ему свое неудовольствие. В 1563 году Курбский вместе с другими воеводами возвратился из полоцкого похода. Но вместо отдыха и наград царь отправил его на воеводство в Юрьев (Дерпт), дав на сборы всего месяц.

Юрьев (Дерпт)

После нескольких успешных стычек с войсками Сигизмунда осенью 1564 года Курбский потерпел серьезное поражение под Невелем. Подробности сражения известны в основном по литовским источникам. Русские вроде бы имели подавляющее численное превосходство: 40 000 против 1500 человек (Иван обвиняет Курбского, что он не устоял с 15 000 против 4000 неприятелей, и эти цифры, кажется, вернее, так как царь не упустил бы случай попрекнуть неудачливого воеводу большей разницей в силах). Узнав о силах неприятеля, литовцы ночью развели множество огней, чтобы скрыть свою малочисленность. Наутро они построились, прикрыв фланги peчушками и ручьями, и стали ждать нападения. Вскоре показались московиты - «их было так много, что наши не могли окинуть их взором». Курбский вроде бы поди вился смелости литовцев и пообещал одними нагайками загнать их в Москву, в плен. Сражение продолжалось до самого вечера. Литовцы устояли, перебив 7000 русских. Курбский был ранен и поостерегся возобновлять бой; на следующий день он отступил.

В апреле 1564 года истекал годовой срок службы Курбского в Ливонии. Но царь почему-то не спешил отозвать юрьевского воеводу в Москву, или тот сам не торопился ехать. Однажды ночью Курбский вошел в покои жены и спросил, чего она желает: видеть его мертвого перед собой или расстаться с ним живым навеки? Застигнутая врасплох женщина тем не менее, собрав душевные силы, отвечала, что жизнь мужа для нее дороже счастья. Курбский простился с ней и девятилетним сыном и вышел из дома. Верные слуги помогли ему «на своей вые» перебраться через городскую стену и достичь условленного места, где беглеца ожидали оседланные лошади. Уйдя от погони, Курбский благополучно пересек литовскую границу и остановился в городе Вольмаре. Все мосты были сожжены. Обратная дорога была за крыта для него навеки.

Вольмар

Позднее князь писал, что спешка вынудила его бросить семью, оставить в Юрьеве все имущество, даже доспехи и книги, которыми он весьма дорожил: «всего лишен бых, и от земли Божия тобою (Иваном. - С. Ц.) туне отогнан бых». Однако гонимый страдалец лжет. Сегодня мы знаем, что его сопровождали двенадцать всадников, на три вьючные лошади была погружена дюжина сумок с добром и мешок золота, в котором лежало 300 злотых, 30 дукатов, 500 немецких та¬леров и 44 московских рубля -огромная сумма по тем временам. Для слуг и злата лошади нашлись, для жены и ребенка - нет. Курбский брал с собой только то, что могло ему понадобиться; семья для него была не более чем ненужной обузой. Зная это, оценим по достоинству патетическую сцену прощания!
Иван оценил поступок князя по-своему, кратко и выpaзительно: «Собацким изменным обычаем преступил кpeстное целование и ко врагам христианства соединился еси». Курбский категорически отрицал наличие в своих действиях измены: по его словам, он не бежал, а отъехал, то есть просто реализовал свое святое боярское право на выбор гocподина. Царь, пишет он, «затворил еси царство Русское, сиречь свободное естество человеческое, яко во адовой твердыне; и кто бы из земли твоей поехал... до чужих земель... ты называешь того изменником; а если изымают на пределе, и ты казнишь различными смертями». Не обошлось, конечно, и без ссылок на Божье имя: князь приводит слова Христа своим ученикам: «аще гонют вы во граде, бегайте в другой», забывая, что здесь подразумеваются религиозные гонения и что Тот, на кого он ссылается, заповедал покорность властям. Не лучше обстоит дело и с исторической апологией боярского права на отъезд. Действительно, в удельное время князья в договорных грамотах признавали отъезд законным правом боярина и обязались не держать нелюбья на отъездчиков. Но ведь последние переезжали из одного Русского удельного княжества в другое, отъезды были внyтренним процессом перераспределения служилых людей между русскими князьями. Ни о какой измене здесь не могло идти и речи. Однако с объединением Руси ситуация изменилась. Теперь отъехать можно было только в Литву или Орду, и московские государи с полным основанием стали вменять отъезды в измену. Да и сами бояре уже начали смутно прозревать истину, если безропотно соглашались нести наказание в случае поимки и давать «проклятые записи» О своей вине перед государем. Но дело даже не в этом. До Курбского не было случая, чтобы боярин, тем более главный воевода, оставлял действующую армию и переходил на иностранную службу во время военных действий. Как ни извивайся Курбский, это уже не отъезд, а государственная измена, предательство отечества. Оценим теперь по достоинству патриотизм певца «свободного естества человеческого»!

Разумеется, и сам Курбский не мог ограничиться одной ссылкой на право отъезда, он чувствовал необходимость оправдать свой шаг более вескими причинами. Для того что бы сохранить свое достоинство, он, понятно, должен был предстать перед всем светом гонимым изгнанником, вынужденно спасающим за границей свою честь и саму жизнь от покушений тирана. И он поспешил объяснить свое бегство царскими преследованиями: «Коего зла и гонения от тебя не претерпех! И коих бед и напастей на меня не подвиг еси! И коих лжей и измен на мя не возвел по ряду, за множество их, не могу изрещи... Не испросих умиленными глаголы, не умолих тя многослезным рыданием, и воздал еси мне злыя за благия, и за возлюбление мое непримирительную ненависть». Однако все это слова, слова, слова... Курбскому не мешало бы «изрещи» хоть одно доказательство в подтверждение намерений Ивана погубить его. И в самом деле, нaзначение главным воеводой - весьма странный вид гонения, особенно если учесть, что только благодаря ему Курбский и смог оказаться в Литве. Тем не менее многие, начиная с Kaрамзина, поверили ему. Один Иван с самого начала не переставал обличать беглеца в корыстных намерениях: «Ты же тела ради душу по губил еси, и славы ради мимотекущия нелепотную славу приобрел еси»; «ради привременныя славы и сребролюбия, и сладости мира ceгo, все свое благочестие душевное с христианскою верою и законом попрал еси»; «како же убо и ты не с Иудой предателем равно причтеся. Якоже бо он на общего Владыку всех, богатства ради возбесился и на убиение предает: такоже убо и ты, с нами пребывая, и хлеб наш ядяше, и нам служити соглашаше, на нас злая в сердце co бираше».

Время показало, что истина была на стороне Грозного.

Побег Курбского был глубоко обдуманным поступком. Собственно говоря, он ехал на воеводство в Юрьев, уже обдумывая планы бегства. Остановившись по пути в Псково-Печорском монастыре, он оставил братии обширное послание, в котором обвинял царя во всех бедствиях, постигших Mосковскую державу. В конце послания князь замечает: «Таковых ради нестерпимых мук овым (иным. - С. Ц.) без вести бегуном от отечества быти; овым любезныя дети своя, исчадия чрева своего, в вечные работы продаваеми; и овым своими руками смерти себе умышляти» (отметим здесь так же оправдание тех, кто бросает своих детей, - семья была принесена Курбским в жертву с самого начала).

Позже Курбский сам разоблачил себя. Десятилетие спустя, отстаивая свои права на пожалованные ему в Литве имения, князь показывал королевскому суду два «закрытых листа» (секретные грамоты): один от литовского гeтмана Радзивилла, другой от короля Сигизмунда. В этих письмах, или охранных грамотах, король и гетман приглашали Курбского оставить царскую службу и выехать в Литву. У Курбского имелись и другие письма Радзивилла и Сигизмунда, с обещанием выдать ему приличное coдepжание и не оставить королевской милостью. Итак, Курбский торговался и требовал гарантий! Разумеется, неоднократные ссылки с королем и гетманом требовали немалого времени, так что можно с полным правом утверждать, что переговоры начались в первые же месяцы по приезде Kypбского в Юрьев. И более того, инициатива в них принадлежала Курбскому. В письме Сигизмунда раде великого княжества Литовского от 13 января 1564 года король бла-годарит Радзивилла за его старание в том, что касается воеводы московского князя Курбского. «Иное дело, ¬пишет король, - что из всего этого еще выйдет, и дай Бог, чтобы из этого могло что-то доброе начаться, хотя ранее от украинных воевод подобные известия не доходи ли, в частности, о таком начинании Курбского». Все это заставляет подозревать, что поражение Курбского под Невелем не было простой случайностью, переменой вoeнного счастья. Курбский был не новичок в военном деле, до поражения под Невелем он умело он громил войска ордена. Доселе ему постоянно сопутствовал военный успех, а тут поражение при почти четырехкратном превосходстве в силах! Но ведь oceнью 1563 года Курбский, скорее всего, уже завязал пере¬говоры с Радзивиллом (это явствует из письма Сигизмунда литовской раде, помеченного началом января). В таком случае мы имеем все основания смотреть на поражение под Невелем как на сознательную измену, имевшую целью подтвердить лояльность Курбского по отношению к королю.

Вопреки заявлениям Курбского об угрожавшей ему погибели, с полной очевидностью вырисовывается совсем другая картина. Он не ехал в Москву не потому, что опасался гонений от царя, а потому, что тянул время в ожидании более выгодных и определенных условий своего предательства: требовал, чтобы король вновь подтвердил свое обещание пожаловать ему имения, а польские сенаторы поклялись в нерушимости королевского слова; чтобы ему была выдана охранная грамота, в которой было бы прописано, что он едет в Литву не как беглец, а по королевскому вызову. И только «будучи обнадежен его королевской милостью, - как пишет Курбский в своем завещании, - получив королевскую охранную гpaмоту и положившись на присягу их милостей, панов ceнаторов», он осуществил свой давний замысел. Это же подтверждают и жалованные грамоты Сигизмунда, в которых король пишет: «Князь Андрей Михайлович Курбский Ярославский, наслышавшись и достаточно осведомившись о милости нашей господарской, щедро оказываемой всем нашим подданным, приехал к нам на службу и в наше подданство, будучи вызван от нашего королевского имени».

Сигизмунд II Август

Действиями Курбского руководила не мгновенная решимость человека, над которым занесен топор, а хорошо продуманный план. Если бы его жизни грозила действительная опасность, он согласился бы на первые предложения короля или скорее уехал бы без всяких приглашений; но по всему видно, что он обделал это дело не торопясь, даже слишком не торопясь. Курбский бежал не в неизвестность, а на твердо гарантированные ему королевские хлеба. Этот образованный человек, поклонник философии, так и не сумел уяснить для себя разницу между отечеством и вотчиной.

Земля обетованная встретила Курбского неласково; он сразу же познакомился со знаменитым (и желанным!) польским безнарядьем. Когда князь со своей свитой при был в пограничный замок Гельмет, чтобы взять проводников до Вольмара, тамошние «немцы» ограбили беглеца, отобрав у него заветный мешок с золотом, содрав с гo ловы воеводы лисью шапку и уведя лошадей. Это происшествие стало провозвестником судьбы, которая ждала Курбского на чужбине.

На другой день после ограбления, находясь в самом мрачном расположении духа, Курбский сел за первое письмо царю.
Хорошо известна драматическая история о верном слуге Курбского Василии Шибанове , превращенная графом А.К. Толстым в замечательную стихотворную балладу, ¬о том, как Шибанов доставил послание своего господина царю и как Грозный, опершись на свой острый посох, которым пронзил ступню Шибанова, велел читать письмо... К сожалению, - или скорее здесь будет уместнее сказать, к счастью, - эта история не более чем романтический вымысел (кроме казни Шибанова, которую подтвердил лично Грозный, назидательно укоривший господина мужеством его холопа). Документы свидетельствуют о том, что Шибанов был арестован в Юрьеве после бегства Курб ского. Возможно, он указал тайник, где находилось послание князя. Курбский, кажется, предпочитал именно такой способ передачи своих писем: послание к псково-печорским монахам, например, было положено им «под печью, страха ради смертного».

Послания Курбского и Грозного друг другу представляют, по существу, не что иное, как пророческие укоры и плачи, исповедь во взаимных обидах. И все это выдержано в апокалиптическом ключе, политические события, как и история личных отношений, толкуются посредством библейских образов и символов. Этот возвышенный тон пере писке задал Курбский, который начал свое послание словами: «Царю, от Бога препрославленному, паче же во православии пресветлу явившуся, ныне же грехов ради наших, сопротивным обретеся». Речь шла таким образом об искажении царем идеала Святой Руси. Отсюда понятна терминология Курбского: все, кто поддерживает царя-отступника, царя-еретика, - это «caтaнинский полк»; все, кто противится ему, - «мученики», пролившие «святую кровь» за истинную веру. В конце послания князь прямо пишет о том, что в настоящее время советником царя является Антихрист. Политическое обвинение, предъявляемое Курбским царю, сводится, собственно, к одному: «Почто, царю, сильных во Израиле (то есть истинных предводителей народа Божьего. - С. Ц.) побил еси и воевод, данных тебе от Бога, различным смертям предал еси?» -и, как легко заметить, оно имеет сильный peлигиозный оттенок. Бояре у Курбского - это какая-то избранная братия, на которой почиет благодать Божия. Князь пророчит царю возмездие, которое опять же является Божьей карой: «Не мни, царю, не помышляй нас суемудренными мыслями, аки уже погибших, избиенных от тебя неповинно, и заточенных и прогнанных без правды; не радуся о сем, аки одолением тощим хваляся... прогнанные от тебя без правды от земли к Богу вопием день и нощь на тя!»

Библейские сравнения Курбского отнюдь не были литературными метафорами, они представляли страшную yгрозу для Ивана. Чтобы вполне оценить радикализм обви нений, брошенных Курбским царю, следует помнить, что в то время признание государя нечестивцем и слугой Aнтихриста автоматически освобождало подданных от присяги на верность, а борьба с такой властью вменялась в свя щенную обязанность каждому христианину. И действительно, Грозный, получив это послание, переполошился. Он ответил обвинителю письмом, которое занимает две трети (!) общего объема переписки. Он призвал на помощь всю свою ученость. Кого и чего только нет на этих нескончаемых страницах! Выписки из Святого Писания и Отцов Церкви приводятся строками и целыми главами; имена Моисея, Давида, Исайи, Василия Великого, Григория Назианзина, Иоанна Златоуста, Иисуса Навина, Гедеона, Авимелеха, Иевфая соседствуют с именами Зевса, Аполлона, Антенора, Энея; бессвязные эпизоды из еврейской, римской, византийской истории перемежаются с событиями из истории западноевропейских народов - вандалов, готов, французов, и в эту историческую мешанину порой вкрапляется известие, почерпнутое из русских летописей... Калейдоскопическая смена картин, хаотическое нагромождение цитат и примеров выдает крайнее возбуждение aвтора; Курбский имел полное право назвать это письмо «широковещательным и многошумящим посланием».

Но этот, по выражению Ключевского, пенистый поток текстов, размышлений, воспоминаний, лирических отступлений, этот набор всякой всячины, эта ученая каша, сдобренная богословскими и политическими афоризмами, а порой и подсоленная тонкой иронией и жестким сарказмом, являются таковыми лишь на первый взгляд. Свою основную мысль Грозный проводит неуклонно и последовательно. Она проста и вместе с тем всеобъемлюща: самодержавие и православие едины; кто нападает на первое, тот враг второго. «Письмо твое принято и прочитано внимательно, - ¬пишет царь. - Яд аспида у тебя под языком, и письмо твое наполнено медом слов, но в нем горечь полыни. Так ли привык ты, христианин, служить христианскому гocyдарю? Ты пишешь вначале, чтобы разумевал тот, кто обретается противным православию и совесть прокаженную имеет. Подобно бесам, от юности моей вы поколебали благочестие и Богом данную мне державную власть себе похитили». Это похищение власти, по мысли Ивана, и есть грехопадение боярства, покушение на Божественный поря док вселенского устройства. «Ведь ты, - продолжает царь, - в своей бесосоставной грамоте твердишь все одно и то же, переворачивая разными словесы, и так, и этак, любезную тебе мысль, чтобы рабам помимо господ обладать властью... Это ли совесть прокаженная, чтобы цapство свое в своей руке держать, а рабам своим не давать властвовать? Это ли противно разуму - не хотеть быть обладаему своими рабами? Это ли православие пресветлое ¬быть под властью рабов?» Политическая и жизненная философия Грозного выражена почти с обезоруживающей прямотой и простотой. Сильные во Израиле, мудрые coветники - все это от беса; вселенная Грозного знает oдного владыку - его самого, все остальные - это рабы, и никто больше, кроме рабов. Рабы, как и положено, строптивы и лукавы, почему самодержавие и немыслимо без религиозно-нравственного содержания, только оно является подлинным и единственным столпом православия. В конце концов усилия царской власти направлены на спасение подвластных ей душ: «Тщусь со усердием людей на истину и на свет направить, да познают единого истинного Бога, в Троице славимого, и от Бога данного им государя, а от междоусобных браней и строптивого жития да отстанут, коими царство разрушается; ибо если царю не повинуются подвластные, то никогда междоусобные брани не прекратятся». Царь выше священника, ибо священство - это дух, а царство - дух и плоть, сама жизнь в ее полно те. Судить царя - значит осуждать жизнь, чьи законы и порядок предустановлены свыше. Упрек царю в пролитии крови равнозначен покушению на его обязанность хранить Божественный закон, высшую правду. Усомниться в справедливости царя уже означает впасть в ересь, «подобно псу лая и яд ехидны отрыгаю», ибо «царь - гроза не для добрых, а для злых дел; хочешь не бояться власти - делай добро, а делаешь зло - бойся, ибо царь не зря носит меч, а для кары злых и ободрения добрых». Такое понимание задач царской власти не чуждо величия, но внутренне противоречиво, так как предполагает служебные обязанности государя перед обществом; Иван же хочет быть господином, и только господином: «Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их вольны же». Заявленная цель абсолютной справедливости вступает в борьбу с желанием абсолютной свободы, и в результате абсолютная власть оборачивается абсолютным произволом. Человек в Иване все же торжествует над государем, воля над разумом, страсть над мыслью.

Политическая философия Ивана имеет в своей основе глубокое историческое чувство. История для него - всегда Священная история, ход исторического развития обнаруживает предвечный Промысел, разворачивающийся во вpeмeни и пространстве. Самодержавие для Ивана не только Божественное предустановление, но и исконный факт мировой и русской истории: «Самодержавства нашего начало от святого Владимира; мы родились и выросли на царстве, своим обладаем, а не чужое похитили; русские самодержцы изначала сами владеют своими царствами, а не бояре и вельможи». Шляхетская республика, столь любезная сердцу Курбского, есть не только безумие, но и ересь, иноземцы являются как религиозными, так и политическими еретика ми, покушающимися на установленный свыше гocyдapствeнный порядок: «Безбожные языцы (западноевропейские гoсудари. - С. Ц.) ... те все царствами своими не владеют: как им повелят работные их, так и владеют». Вселенский царь православия свят не столько потому, что благочестив, но главным образом потому, что он царь.

Открыв свою душу, исповедавшись и выплакавшись друг перед другом, Грозный и Курбский, тем не менее, едва ли поняли друг друга. Князь спросил: «За что ты бьешь верных слуг своих?» Царь ответил: «Самодержавие свое получил я от Бога и от родителей». Но нельзя не признать, что в отстаивании своих убеждений Грозный проявил гoраздо больше и полемического блеска, и политической дальновидности: его державная длань лежала на пульсе времени. Они расстались каждый при своих убеждениях. На прощание Курбский пообещал Ивану, что явит ему свое лицо только на Страшном Суде. Царь насмешливо откликнулся: «Кто и желает такового ефиопского лица видети?» Тема для разговора, в общем, была исчерпана.

Выявить свою правоту оба предоставили Истории, то есть зримому и бесспорному проявлению Промысла. Следующее послание к Курбскому царь отправил в 1577 году из Воль¬мара - города, из которого речистый изменник некогда бросил ему полемическую перчатку. Кампания 1577 года была одна из самых успешных в ходе Ливонской войны, и Грозный сравнил себя с многострадальным Иовом, которого Бог, наконец, простил. Пребывание в Вольмаре стало oдним из знаков Божественной благодати, пролившейся на голову грешника. Курбский, видимо потрясенный столь очевидно проявившимся Божиим благоволением к тирану, нашелся что ответить лишь после поражения русской армии под Кесью осенью 1578 года: в своем письме князь заимствовал тезис Ивана, что Бог помогает праведным. В этом благочестивом убеждении он и скончался.

1. История о великом князе Московском (СПб., 1913);
2. Письма к разным лицам (СПб., 1913);
3. Послание к царю Ивану IV (Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Л., 1979).

в статье о государственной концепции Курбского (1982 г.) он характеризует автора «Истории о великом князе Московском» как «выразителя интересов наиболее дальновидных кругов русского боярства XVI в.»108. Близость Курбского к Избранной раде, соответствие его доктрины ее реформаторской деятельности отметили А. А. Зимин и А. Л. Хорошкевич109.
Заметен отход от традиционной схемы и у прогрессивных зарубежных исследователей.
Тем не менее в свете сохраняющихся разногласий представляется необходимым более тщательный анализ именно политических взглядов А. М. Курбского, непосредственно его социально-политической программы и составляющих ее компонентов.
Курбский был выходцем из старинной, но «захудалой и задолжавшей фамилии». Своего положения при царском дворе («боярина, советника и воеводы») он добился исключительно благодаря личным заслугам: воеводской службой и правительственной деятельностью. За это же он был пожалован землей в окрестностях Москвы (в размере 200 четвертей), а впоследствии (1556 г.) и боярским чином. В 1560 г. он получил назначение командовать всем русским войском на Ливонском фронте110.
В конце 50-}? - начале 60-х годов между Иваном IV и правительством возникают серьезные разногласия в вопросе о внешнеполитическом курсе страны. «Ряд членов правительства и в том числе Алексей Адашев... считали войну за Прибалтику еще преждевременной и настаивали на том, чтобы направить все силы страны на освоение южных и восточных рубежей»111. Раскол между царем и правительством привел практически к его роспуску и опале главных действующих лиц - А. Адашева и Сильвестра. Царская немилость коснулась и Курбского как активного деятеля правительства, разделявшего его внешнеполитический курс.
145
IB Заказ 6791
Царь начал с «наказания малого», сослав воеводу наместником в Юрьев. Именно в этом городе печально закончилась карьера подвижника Курбского по проведению реформ - главы правительства А. Адашева. Объективно оценив значение царской немилости, Курбский решил бежать. В Послании к печерскому старцу Васьяну ои прямо пишет, что до него дошел слух об «умышлениях» великого князя, собиравшегося его убить, и поэтому «сего ради сице и помышляше како бы избегнута неправедного убиения»... он оставил отечество112.

Иван IV не оспаривает этих обстоятельств. В ответных посланиях князю, а также заявлении польскому королю (через Колычева) он прямо вменяет в вину Курбскому именно «умышление над государем., над его царицей и над детьми... всякое лихое дело»113. Не отрицает царь и того, что действительно имел намерение «его посмирити». В настоящее время советским исследователем Б. Н. Фло- рей обнаружены новые документы, свидетельствующие о предъявлении царем Курбскому обвинения в государственной измене. «К концу 70-х годов... царь прямо бросил в лицо Курбскому обвинение в том, что он участвовал в действиях, направленных на воцарение Владимира Старицко- го». Царь утверждал: «... хотел еси на государстве видети князя Владимира Андреевича мимо его государя и госу- дарских детей...»*.
Никакими доказательствами о наличии у Курбского в действительности таких намерений наука на сегодняшний день не располагает. Это свидетельство является одним из дополнительных доказательств того, что царь действительно возводил серьезные обвинения на Курбского, результатом которых, по всей вероятности, должна была бы стать смертная казнь боярина. В литературе традиционным стало мнение об «измене» и «предательстве» Курбского. Однако для выяснения этой проблемы и вынесения столь строгого и позорного исторического приговора необходим дифференцированный анализ всей совокупности как объективных, так и субъективных факторов исторической ситуации.

Курбский дает подробную критику общего социально-политического состояния государства в опричный период.
Весь социальный порядок в государстве был нарушен.
Купеческие и земледельческие чины пострадали от налогов («безмерными даньми облагаемы»), мздоимства и казнокрадства («от немилостивых приставок»). Многие крестьяне разорились и снялись с земли («стали без вести бегунами»), иные свободные люди продавали своих детей в рабство («в вечные работы»), другие в отчаянье кончали жизнь самоубийством131.
Воинский чин также пришел в упадок, поскольку «лютость власти» Ивана IV «погубила... многочисленных воевод и полководцев, искушенных... в руководстве войсками», в результате чего великая армия была послана в чужие земли без опытных и знающих полководцев, что привело к «поражению воинскому»132.
Государственный аппарат (чиновничество) стал работать плохо, служебный долг исполнялся недобросовестно, поскольку чиновничьи посты замещались не достойными и знающими людьми, а «обидниками»,^клеветниками и доносчиками. В чиновничьей среде процветало мздоимство и грабительство в отношении лиц, обращавшихся к ним за защитой своих интересов.
Обобщив свои критические замечания, Курбский делает вывод о законопреступности этой власти. Ивана IV он сравнивает с царем Иродом, чье тираническое правление стало нарицательным синонимом жестокости. Курбский называет Ивана IV тираном, а способ реализации им высших властных полномочий - законопреступным.
Курбский углубил критику организации суда и судопроизводства в стране, широко развернутую его современниками Зиновием Отенским и Иваном Пересветовым. Он также дал критическую оценку законодательства, первым ^в истории русской политической мысли проанализировав содержание законодательных предписаний.
Оперируя традиционными понятиями «правды», «справедливости» и «закона», Курбский довольно четко показывает, что закон, принятый государственной властью, не всегда действительно следует воспринимать как право и оказывать ему полное послушание и исполнение его требований, ибо он по своему содержанию может не соответствовать тем критериям, которые должны характеризовать правовые установления высшей власти. Только разумные веления государственной власти и справедливые ее дей-
ствия моґут быть восприняты всем народом как правовые предписания, которые надо обязательно выполнять.
Анализ правопонимания Курбского показывает, что он многоаспектно воспринимает правовые категории. В его исходных позициях прослеживается представление о равенстве права и справедливости. Только справедливое может быть названо правовым. Насилие - источник беззакония, а не права. В законе должны получить воплощение справедливость и правда. Здесь рассуждения Курбского во многом восходят к основным постулатам политической теории Аристотеля. Излагая свои требования к правотворчеству, Курбский подчеркивает, что закон прежде всего должен содержать реально выполнимые требования133, ибо беззаконие--это не только не соблюдение, но и издание жестоких и невыполнимых законов; Такое правотворчество, по мнению Курбского, преступно. Властелины, которые «составляют жестокие законы и невыполнимые предписания... должны погибнуть»134.
Курбский практически первым в истории русской политической мысли поставил вопрос о том, что справедливость, правда (сюда же он включает и понятие о естественных правах человека) представляют собой «неподвластный произволу законодателя источник прав и свобод индивида»135.
В его рассуждениях явно чувствуются элементы естественно-правовой концепции, мыслям М. Грека о естественном законе и разуме он придает светскую ориентацию, которая пробивает серьезную брешь в общем контексте тео- логизированных представлений о правде, добре и справедливости, ибо все они воспринимаются как составные компоненты естественных законов, посредством которых божественная воля сохраняет на земле свое высшее творение- человека. Это еще не буржуазная трактовка естественно-правовых законов и категорий, но уже явное приближение к ней.
Правоприменительная практика рассмотрена Курбским, как и Пересветовым, в судебном и внесудебном ее вариантах. Современное состояние суда вызывает глубокое неодобрение у Курбского. Суд совершается в государстве неправосудно. «А что по истине подобает и что достойно царского сана, а именно справедливый суд и защита, то давно уже исчезло» в государстве, где Давно «опро- вергохом законы и уставы святые»136. Особое недовольство вызывает у него практика заочного осуждения людей, когда виновный, а в большинстве случаев просто оклеветан-
ный человек лишен даже возможности предстать перед судом. Так, члены правительства (Избранной рады) были осуждены заочно, хотя митрополит Макарий и просил царя о необходимости «очевистого глаголания» с ними.
Для характеристики правопонимания Курбского небезынтересно заметить, что принцип объективного вменения, так широко использовавшийся в карательной практике опричного террора, осуждался Курбским и также характеризовался им как проявление беззакония. «Закон божий да глаголет: Да не несет сын грехов отца своего, каждый во своем гресе умрет и по своей вине понесет казнь». Курбский считает проявлением прямого беззакония, когда человека «не токмо без суда осуждают и казни предают, но и до трех поколений от отца и от матери влекомых осуждают и казнят и всенародно погубляют, причем не только родственников, но и просто из лиц сопричастных, не только единоколенных, но аще знаем был сосед и мало к дружбе причастен». Подобную практику он характеризует как «кровопролитие неповинных»137.
Возражает князь Андрей и против участившейся практики- применения жестоких наказаний, отмечая полное отсутствие милосердия в деятельности судебной системы. Говоря о милосердии, Курбский связывает его именно со стадией применения наказания. Особо выделяя среди наказаний смертную казнь, он специально оговаривает, что она должна назначаться в исключительных случаях и только по отношению к нераскаявшимся преступникам. Праведный суд должен быть «нелицеприятен, яко богатому, тако и убогому». Участие в судебном заседании подсудимого обязательно, ибо суд должен выносить свой приговор с учетом «очевистого вещания» (личных объяснений.- Я. 3.) стоящего перед ним лица138.
Характеризуя произвол и беззаконие, Курбский отмечает не только распространение жестоких и позорящих наказаний, но и практику их осуществления не государственными чиновниками (палачами), а обычными людьми, не имеющими никакого отношения к судебным ведомствам. Заставляют людей обычных, свидетельствует Курбский, «самим руки кровавить и резать человеков»139.
Особое внимание уделяется критике различных форм внесудебной расправы, при которой люди подвергаются различным наказаниям даже без видимой, формальной процедуры суда. Так, А. Адашев был «отогнан от очей его (царя.- Я. 3.) без суда в нововзятый град Фелин»140. Митрополита Филиппа задушили по царскому повелению
тайно, без всякого разбирательства, просто как неугодного человека, посмевшего возражать тирану.
Другой формой внесудебного произвола является незаконное воздействие на людей с помощью недобровольной присяги и клятвы, принуждаемых к определенному поведению, часто безнравственному. Так, заставляют под присягой и крестоцелованием «не знатися не токмо со други, и ближними, но и самих родителей и братьев и сестер отрицатися... против совести и бога...».
В государстве не стало свободы и безопасности для подданных, не говоря уже о том, что царь ввел «постыдный обычай», затворив все «царство русское, свободное человеческое словно в адовой твердыне» и если кто «из земли твоей (Ивана IV.- Н. 3.) поехал... в чужие земли... ты такого называешь изменником»141. Результатом тиранического режима Курбский считает оскудение царства («опустошение земли своея»), падение его международного престижа («злая слава от окрестных суседов») и рост внутреннего недовольства («проклятье и нарекание слезное ото всего народа»)142.
Причину «искривления» некогда правильного управления царством Курбский традиционно усматривает в приближении к царю «злых советников». «Сотонииский силлогизм» злого советника, настоятеля Песношского монастыря Вассиана Топоркова сыграл, по мнению Курбского, трагическую роль, обеспечив перемену в самой личности царя и его образе действий.
Установившийся тиранический режим привел и к потере значения Собора, который стал всего лишь безгласным проводником воли деспота и окружающих его злодеев. «Соборище» своей воли не имеет, не может противопоставить свое мнение требованиям царя и становится практически безгласным, действуя по указке царя и «некоторых прелукавых мнихов», приближенных к нему, и принимает несправедливые и незаконные решения. Курбский понял всеобъемлющий характер террора и страха перед ним, но идеалистически предполагал, что замена одних советников - злых и лукавых на других - мудрых и добрых сможет,изменить порядки в государстве. Субъективный фактор он характеризовал достаточно проницательно, но при этом совершенно не давал оценки объек-
тцвным обстоятельствам сущности данного процесса. Прогрессивность его позиции заключается как раз в том, что он предвидел и понимал историческую необходимость коллегиальных форм управления страной (Земское Собрание, Совет). Он понимал также, что губительный деспотический режим не может продолжаться долго, и высказал предположение о необходимости приближения его конца насильственным образом. История, утверждал он, знала немало примеров деспотических правлений., и дала хорошие уроки подобным правителям. В обычной для мыслителя теологи- зированного направления политической мысли манере он предрекает гибель злонамеренной «безбожной власти», от которой поданные терпели «гонения горчайшие и наруга- ния». Гибель такого царства, нередко в прошлом «преславного», может наступить как по воле провидения, так и в результате открытого сопротивления, оказанного подданными правителям, «творящим беззаконие» и не радеющим о пользе своего отечества. Однажды, приводит пример Курбский, взяла себе «Черемиса Луговая» из Ногайской орды царя, но он не оправдал их доверия, и тогда они «убиша его и бывших с ним татар и глав^ его отсекоша и па высокое дерево воткнули и глаголали: «мы было взяли тебя того ради на царство з двором твоим, да оборонясши нас, а ты и сун?ии с тобою не сотворил нам помощи столько сколько волов и коров наших поел, а ныне глава твоя да царствует на высоком коле»143.
Теоретическое положение, сформулированное И. Волоцким о праве народа на оказание сопротивления злонамеренной власти, получило последовательное развитие в государственно-правовой концепции Курбского, причем характеристика «беззаконного правления» была значительно расширена. Курбский выдвинул также совершенно иные условия, на базе которых может правомерно возникнуть подобное сопротивление. Не отказываясь от элементов сакрализации власти, не умаляя ее значения и авторитета, Курбский, конструируя образ идеального царя, на первое место выдвигает черты, которые характеризуют его как политического правителя и дают возможность оценивать его деятельность по реальным результатам в социально-политической практике государственного строительства. Особое внимание уделяется умению царя управлять государством и вершить правый суд.
Согласно Курбскому, наилучший вариант организации государственной власти--это ограниченная монархия с
установлением выборного сословно-представительного органа, участвующего в разрешении всех наиважнейших дел в государстве. «Царь же аще и почтен царством... должен искати доброго и полезного совета не токмо у советников, но и у всенародных человек»144, при этом «самому царю достоит быти яко во главе и любити мудрых советников своих»145. Ивану III сопутстц^вали большие воинские и политические удачи именно потому, считает публицист, что он часто и помногу советовался «с мудрыми и мужественными сигклиты его... и ничто же починати без глубочайшего и много совета»146. Только царству, управляемому правильно, сопутствуют победы и успехи. Под «правильной» организацией Курбский подразумевал создание не только парламентарного органа («Совет всенародных человек»), но и различных «сигклитов», состоящих из советников - «мужей разумных и совершенных во старости мастите сущих, благолепием и страхом Божьим украшенных... и во среднем веку, тако же предобрых и храбрых и тех и онех в военных и земских вещах по всему искушенных», т. е. специалистов самых различных профилей, без совета которых «ничесоже устроити или мысли- ти» в государстве147.
Предположительно здесь ставится вопрос о постоянно действующем органе типа правительства Сильвестра и Адашева и чиновничьем аппарате, места и чины в котором распределяются согласно заслугам перед отечеством, а не по родству и знатности.
Высшие властные полномочия в стране осуществляются монархом, парламентарным и правительственным органами, задачей последних является непосредственная забота о соблюдении законности в государстве.
В связи с этим вряд ли возможно согласиться с Я. С. Лурье, утверждающим, что Курбский «никакой программы государственного устройства (подчеркнуто мной.- Н. 3.), отличного от существующего в те годы, не предлагает». Но дело в том, что Курбский критикует не государственное устройство - централизованная система не вызывала у него ни возражений, ни
критики, а форму власти и, главным образом, политический режим. Он выступает убежденным противником неограниченной единоличной власти, осуждая установившееся в стране самовластье. Наилучшей организацией власти представляется ему такая форма їіравления, при которой власть монарха будет ограничена Советом, состоящим не только «из великих княжат», но и других чиновников, не униженных, не превращенных в рабов и холопов, а сохраняющих свое «свободное естество человеческое» и могущих противопоставить «царскому прегордому величеству» свою свободную волю, т. е. классический для истории политической мысли вариант ограниченной монархии.
В коллегиальной форме реализации власти Курбский видит гарантию от произвола. Я. С. Лурье считает это предположение ошибочным, поскольку «при отсутствии разработанной правовой системы произвол мог творить не только царь, но и его мудрые советники»17"8, а следовательно, Совет не является гарантом законности правления. Однако необходимо отметить, что в то время правовая система уже существовала и, как установлено современными исследованиями, была разработана на довольно высоком уровне, но §е наличие не могло само по себе оказать преграду произволу. Новые реформы и законы не могли изменить существующего положения. Для того чтобы организовать противодействие «самовластью», необходимо было ограничить «опасный и губительный культ царя Ивана IV»149. По мысли Курбского, именно коллегиальные формы правления страной, ставящие под контроль все проявления единоличной воли царя, способны провести в жизнь предписания законодательства и оказать преграду возможности установления тиранических режимов.
В истории политических учений Курбский выступил как мыслитель, давший обстоятельную критику единоличных форм правления и тиранических политических режи- mqb, выдвинувший позитивные предложения, единственно возможные для реализации в современных ему условиях.